Ничего не оставалось, как стоять.

Проходя мимо водолазного поста, Кокорин увидел, как оттуда вышел Трощилов. Хотел было прошмыгнуть мимо, но Кокорин его остановил. Он знал, что в посту никого нет (старшина куда-то уплыл с рыбаком, остальные водолазы в каюте). Трощилову вообще не положено там быть. Старпом не видел матроса в боцманской команде, совсем про него забыл и решил, что он скрывается от работы.

– Ты чего здесь?
– спросил строго.

– На обслуживании.

– Разве будет спуск?

– Баржу на косе нашли, с продуктами.

– Тебя что, боцман отпустил?

– Отпустил...

Это могло сойти за правду: ради баржи Кутузов мог отдать его водолазам.

– Ну вот. Пошли за кораблем, а кончили баржой, - невесело заметил Кокорин.

Трощилов, засмеявшись, снял рукавицу с руки и потянулся, чтоб прижечь папиросу от старпомовской трубки. Пальцы у него дрожали, никак не мог прикурить. Припоминая их утренний разговор, старпом сочувственно спросил:

– Ну, как ты?

– Михайлыч...
– Трощилов, разогнувшись, коротко задышал дымком.
– А ведь нашли они "Шторм".

Кокорин, ни на минуту нс сомневавшийся в этом, ответил:

– Может быть.

– А за чем полезут, не знаешь?

– Ты ж говорил: за баржой.

– Баржа - это так, сбоку припека, - ответил он.
– Полезут доставать мертвяков...

– Кто тебе сказал?

– Гриня сказал, Ковшеваров...

Хотя Кокорин больше всего опасался именно этого и даже запретил себе думать, что в "Шторме" могут быть люди, слова Трощилова не вывели его из себя. Он понял волнение матроса, как новичка, к тому же обиженного развитием. Такой живет предчувствием, поветрием. А если забеспокоится, то жди беды.

– Еще неизвестно, что там, - сказал Кокорин спокойно.
– Договор оформлен на поиск, у нас нет распоряжения на людей. А за пустые разговоры мы будем наказывать, - прибавил он, повысив голос.
– И тех, кто говорит, и кто эти разговоры разносит.

Трощилов промолчал, и было видно, что такое разъяснение его не устроило. Кокорин собирался взяться за него всерьез, как под бортом раздался плеск: подошла рыбацкая лодка. Причаливая, под тяжестью старшины, наклонившего ее, она отскользнула на гладкой воде. Рыбак дал задний ход, но старшина не отпустил борт, за который держался, и установил равновесие одним изгибом своего тела, которое перелилось, как звериное. В синей куртке, бросавшей отсветы на руки и лицо, переливаясь глазами, он так привлекал сейчас особой грубой красотой, подходившей его ловкости и силе, что вызывал у Кокорина, смотревшего на него, привычную смесь испуга и удовлетворения, что он испытывал всегда, когда видел этого диковинного человека или слышал о нем.

– Взобрался, однако, - пробормотал он про себя.

– Михайлыч...
– Трощилов показал, чтоб он наклонился, и проговорил в самое ухо со всхлипом в дыхании: - А ведь и они это... не вечные! Если кольнуть костюм... ножиком там или иголкой... и все!

Слова эти были произнесены с такой ужасающей прямотой идиота, открывшего для себя нечто удивительное, чем не мог не поделиться, что Кокорин остолбенел.

– Ты зачем это?..

– Да просто! Подумал...
– Трощилов оглушительно рассмеялся.

– Скажи боцману, - Кокорин развернул его по направлению, - что я тебя от обслуживания отстраняю...
– И, нависая глыбой над щуплой фигуркой матроса, договорил вне себя, багровея от ярости шеей: - А думать... если мысли всякие... я тебе запрещаю! Оставлю без головы! Ты меня понял?

– Понял, - пролепетал матрос.

"Гнида, - подумал старпом, посмотрев ему вслед.
– Придем в Маресале, спишу с судна".

Не удовлетворившись тeм, что отослал матроса, он направился к боцману сам. По дороге возбуждение спало, и он уже переживал, что сорвался. Он просто выразил боцману свое недовольство матросом, не объясняя причины.

– Таких, как Трощилов, топили в парусном флоте, - ответил Кутузов.
– А сейчас надо воспитывать.

– Надо его списать.

– Отсек убрал хорошо, внимательно...
– Кутузов достал связку ключей и в задумчивости закрутил на большом пальце.
– Если так дальше пойдет, начнет с уборщицкой работы. А там надо смотреть.

– Смотри.

Боцман уступил Кокорину насчет обслуживания, сказав, что станет за подручного сам. Выглядевший каким-то безрадостным на фоне сверкающих переборок, он под конец разговора сказал:

– Надо уходить, Михайлыч.

Кокорин опешил:

– Уходить? А покраска?

– Докрасим в рейсе. Воду не забрасывает.

– Какая ж это покраска на ходу? Да и надо постоять, раз время отнимается.

– Где-то ножик посеял, - пожаловался он, ощупываясь.
– Маленький такой, с красной косточкой. Слизганул в прореху... Не видел?

– Нет.

В каюте он обдумал, что произошло.

Безусловно, Кутузов прав: Трощилов - фигура традиционно морская, историческая. Сколько замечательных плаваний, географических открытий не состоялось, было загублено по вине таких, подкладывавших магниты в компасы, настраивавших команду против лучших своих людей. А теперь, когда открытия кончились, такие, как Трощилов, были еще опаснее. Особенно среди морских спасателей, связавших себя благородным обязательством приходить людям на помощь. Но в чем-то он, конечно, отражал и общее настроение. За все эти месяцы, что они выходили по SOS, им "везло" только на утопленников. Вспомнилось, как старшина вытащил одного, черного, с фосфорическими глазами, буквально вырвал из пасти косатки... Но из-за чего он рисковал? А дело, ради которого они пришли, хоть и подразумевалось как главное, затиралось ожиданием, невозможностью что-либо поправить или просто понять, как можно себя вести иначе.