Какой смысл представляло для такого море? И о чем он может вспомнить в наркотическую лунную ночь, если она их застигнет в Полынье? И в то же время примитивность служила ему защитой. А для людей тонких, с просветленной душой, для разных несчастливцев, которых отсылали на "Кристалл", поиск "Шторма" в случае неудачи мог обернуться трагедией.

Открыв рулевую, он вышел на крыло.

Сейчас море было пустым, и на утренней воде, наливавшей его, оставляли мгновенные следы лишь ветровые струи. Однако, приглядевшись, Кокорин увидел лодку, скрытую зыбью. В семикратном приближении бинокля был виден и рыбак: он закладывал патрон в ружейный ствол... Обводя биноклем горизонт, Кокорин заметил еще что-то: большой пароход. Казалось, он стоял на месте, но это была обманчивая неподвижность глубокой перспективы. Прикидывая, откуда он мог идти, старпом понял, что он возвращался с угольных копей Земли Верн. Эта земля с трудом различалась в завесе птиц, круживших над семидесятипятимильной песчаной косой. Омертвелая, без кустика травы, исполосованная снегом, похожая на скелет огромного животного, она еще недавно была вся в залежах теплых яиц, на которых высиживалось целое птичье человечество. Теперь птицы, обретя крылья, кружили над своей суровой родиной, готовясь ее покинуть. Немало птиц летало и над островом Рудольфа, похожим на гранитный черный камень, и над островом Хейса, где птицы жили в соседстве с людьми.

Освещение изменилось, и эти островки, Рудольфа и Хейса, а также Неупокоевы острова, к которым они сворачивали, ясно виделись на своих местах. Низкие, еле выступающие над водой, они являлись пиками высоченных подводных гор, извергавших пламя и дым, кипевших под водой, как гигантские самовары. Но еще невероятней было видеть просто воду, открытую в столь высоких широтах, где мог быть только лед. Однако издавна до ней пролегал кратчайший Северный морской путь, освоенный на деревянных судах и заброшенный с тех пор, как появились мощные ледоколы. Теперь караваны шли намного ниже, южными арктическими проливами. Там, на осевой линии Севморпути, сейчас упирались атомные богатыри, летали самолеты ледовой разведки. А дорога, которую они с таким трудом пробивали, лежала вот, совершенно пустая и бесполезная: из-за жестокости своих вод Полынья была закрыта для регулярного плавания. Лищь из года в год работали деревянные шхуны, зафрахтованные наукой, составляя гидрометеорологические и рыбопромысловые прогнозы, полагаясь не столько на карту или локатор, сколько на удачу, на простое везение. И немало их пропало здесь странно, удивительно: порой просто раздавленных воздухом, сжимавшимся среди глубоких волн, или сгорев от прямых попаданий молний. Но особенно жаль было тех, что гибли без следов,- провалившихся в пустоты Полыньи, имеющие свойства гигантских магнитов, и там поглощенных заживо какими-то чудовищными пузырями, а потом всплывавших при полной луне - раскрытые настежь, с мертвой кoмандой, замученной лунным светом.

Возможно, "Шторм" именно такой корабль.

Он потерялся вчера возле Неупокоевых островов, имея на борту ценный научный материал, и если посчастливится eгo найти, то заказ гидробазы будет выполнен. А потом последует еще один заказ -произвести подъем затонувшего парохода. Поднять "Шторм", чудо деревянной архитектуры, - это благодарность министра флота. В каком море, на каком корабле можно достичь такого за один сезон? Даже "Агат", флагман экспедиционного отряда, лидер-спасатель международного класса, на такое не способен. Потому что не имеет таких водолазов, как "Кристалл". Только у них была глубоководная станция, единственная в Арктике. Кокорин не сомневался, что водолазы "Кристалла" разыщут "Шторм", если захотят. А чего им не захотеть? Теперь им вce карты в руки.

Однако это радостное настроение, по мере того как они приближались к Неупокоевым островам, начало меркнуть в душе старпома, и, глядя на черную воду, в которой человек находил свою смерть за пять минут, на громадных птиц Полыньи, сухих и быстрых, с клювом в треть туловища, паривших на струях темного воздуха, Кокорин, может, впервые в жизни почувствовал вceй своей массивной фигурой непрочность места, на котором стоял.

И мысли -его поплыли в другую сторону.

Все-таки гиблое это место, нехорошее... Наверное, в прилив острова заливает совсем. Или когда раскачает зыбь - за бурунами не увидишь. Наскочишь на островок, получишь течь, и все. Скорее всего, так и затонул "Шторм". Нет, только б прокантоваться до вечера, а там лечь на обратный курс и не оглядываться до самого Маресале.

Такие мысли задерживались ненадолго.

И снова что-то вздрагивало в нем, когда он смотрел на эти заповедные воды, которых достиг маленький "Кристалл". И что-то подкатывало к горлу, и слезы наворачивались на глаза. Хотелось сладкого забытья... Хотелось плыть на пьяном корабле в озарении луны. Мечтая о великой женщине и великой любви. Недаром в этом море возникают такие миражи, которых не увидишь нигде.

Кокорин вспомнил мираж, из-за которого все началось.

В тот день, когда пропал "Шторм", они, забредя по мелкому делу на окраину Полыньи, увидели, как он тонул. Не смутный призрак, размытый расстоянием, а будто "Шторм" находился рядом. Вполне настоящий, похожий на дом с желтыми ставнями. Даже мало сказать - дом. Целый особняк всплыл в небо - со шпилем из круглых мачт, с верандой из зеркальных стекол и совсем пустой. Только одна хозяйка стояла на пороге и смотрела на них с высоты своими золотыми глазами. И этот лунный пароход, возникший над черной пропастью Полыньи как олицетворение печали, почти целую минуту продержался в воздухе. А потом, опрокидываясь мачтами вниз, медленно погрузился в волны...

2

Рулевой Трощилов нехорошо изменился после разговора. Стал облокачиваться на штурвал, хотя был обязан стоять прямо. К тому же раз за разом терял курс, вынуждая "Кристалл" делать лишние метры. Кокорин, исподтишка наблюдавший за ним, уже был не рад, что зацепил. Не зная, как с ним быть, старпом отправил матроса с поручениями. Надо было перевести судовые часы, так как "Кристалл", идя на восток, успел пересечь несколько поясов времени. А еще предупредить водолазов, что скоро будут на месте. Снимая матроса с вахты на несколько минут, Кокорин был уверен, что тот по своей безответственности эадержится-надолго. На это старпом и рассчитывал: Трощилов успокоится и забудет про все, что он ему наговорил. В глубине души Кокорин слабо верил, что этого паренька можно чем-то испугать. В особенности туманными рассуждениями о природе.

И как будто не ошибался.

К природе, и к морю в частности, Трощилов питал глубокое безразличие. Причина была в том, что ему пришлось поплавать на больших пароходах, где всем заправляли осторожные, солидные люди. Другой капитан готов был обогнуть земной шар, чтоб сохранить лицший ящик груза в трюме. Поэтому море, бедное событиями, воспринималось нa таких пароходах лишь как расстояние и потраченное время. И в рейсе, как только Трощилов, отстояв вахту, спускался вниз, море переставало для него существовать, словно в его башке выключали телевизор. Оставалось только судно, где всегда было на что поглазеть и прикинуть что к чему. Не говоря уже о том, что на судне можно было шутя пересидеть всякие неприятности, из-за которых другие сворачивали шею на берегу. В море Трощилов мог бояться только людей. Боцмана, например, который заставлял его работать. Правда, к любому боцману привыкаешь в конце концов, как к плохому отцу. Можно даже привыкнуть, что тебя не любят, считают вроде урода в семье. Куда ж тебе идти, если ты такой? Тебя будут терпеть, с тобой будут возиться. Как бы там ни было, ты среди своих, в родном доме.

Но все это до тех пор, пока не попадешь в какой-то особый дом. Вернее, с другой вывеской. Крошечный, из-за волны не видно, а название имеет громкое: "Спасатель". А кого он спас? Целый месяц стояли и вот куда-то дошли... Однако сегодня Трощилов не только улавливал разницу между стоянкой и плаванием. Он задумывался о самом рейсе, пытаясь уяснить, к чему он приведет. Думал и о людях, которые спали в каютах: "Ну, а что они будут делать, когда проснутся? Ведь те, кто их послал, чего-то хотели от них! А им надо выкручиваться теперь..." Пугала заведомая бесполезность дела, в которое вовлекалось столько людей.