Д.: Дайте показания, как вы могли работать в троллейбусе с передатчиком при наличии в салоне пассажиров?

П.: В этих случаях я старался расположиться у заднего бокового стекла транспортного средства спиной к пассажирам. Радиопередатчик находился в боковом кармане пальто или костюма и был обращен в сторону посольства или места проживания радиокорреспондента. Проезжая мимо, я нажимал на кнопку передатчика и производил тем самым выброс информации в эфир. Для получения ответа о ее приеме мне не требовалось ничего делать. Все это осуществлялось в автоматическом режиме.

Д.: Дайте точные показания, какие сведения были собраны вами для американской разведки, когда вы находились в Москве в 1976–1979 годах?

П.: В этот период мною было передано американцам довольно много секретных материалов. После командировки в Индию я был назначен начальником третьего разведывательного факультета ВДА. Это открыло мне еще больший доступ ко всем материалам спецбиблиотеки и позволило знакомиться со многими служебными и совершенно секретными документами всех оперативных подразделений ГРУ под предлогом сбора информации для подготовки диссертации. Кроме того, я, как генерал, был вхож в некоторые кабинеты Генштаба Вооруженных сил СССР. Все это, вместе взятое, позволяло мне без помех собирать, накапливать и хранить дома, на даче и в служебном помещении различные шпионские сведения. Одни из них были пересняты на фотопленку и хранились в непроявленном виде дома, другие — держались в голове… А память у меня была хорошая…

Д.: Дайте, пожалуйста, показания, что именно вы выдали в Москве американцам? И каким образом вы делали это?

П.: Во-первых, я переснял и затем передал через тайники фотопленки со списками выпускников трех факультетов академии. Выпуск 1978 года состоял из пятидесяти двух офицеров первого факультета и ста восьми — второго и третьего факультетов. Выпуск 1979 года, соответственно, — шестьдесят семь и сто двадцать человек.

Д.: Получается, что на 352 молодых разведчиках вы поставили крест, разрушив все их планы на дальнейшую жизнь. Неужели вы никогда не сожалели о том, что сделали тогда? И не только тогда, а и в предыдущие годы, когда вы предавали своих сослуживцев и их агентов?

П.: Нет, об этом я не сожалел.

Д.: Но предавать своих коллег и нелегалов, которых вы готовили к выводу в США, — это же надо быть Иудой Искариотом!

П.: Значит, таковым я и являюсь.

Д.: А как вы относитесь к тому, что двадцать пять лет вы нарушали присягу и изменяли своей Родине?»

П.: А никак. Родина для меня — понятие абстрактное.

Д.: Вот если бы вы поставляли американцам, скажем, только экономическую или политическую информацию, то это еще куда ни шло. Но когда вы предавали и ставили на кон жизни сотен людей, то это уже переполняет меру всего возможного.

Лицо генерала перекосилось. Уставившись на следователя мрачным взглядом, он раздумывал — стоит ли отвечать на сказанное. Потом, нервно забарабанив пальцами по рядом стоявшей тумбочке, он глубоко вздохнул, выпрямил спину и произнес:

— Да, я легко предавал всех, кого знал. Я вынужден был это делать!

Следователь молчал.

— Потому, что с первых дней вербовки фэбээровцы считали меня подставой КГБ, а я, чтобы переубедить их в этом и завоевать их доверие, вынужден был выдавать и шифровальщиков, и разведчиков-нелегалов, и агентов из числа иностранцев, не говоря уже о своих коллегах из ГРУ и КГБ. Больше всего удивляло меня то, что чем ценнее была моя информация, тем паче они склонялись к тому, что КГБ для закрепления внедрения меня к ним якобы подпитывало невероятно важными сведениями, которые невозможно было перепроверить. Когда же я был передан на связь в Бирме сотрудникам ЦРУ Флинту и Алвину Капусте, а в Дели — Уолтеру Вильямсу, Полу Диллону и Вольдемару Скотцко, о котором я потом расскажу вам, то я убедился, что микроб недоверия мне перешел из ФБР в ЦРУ. И потому опять мне пришлось доказывать им, что я не тот, за кого они принимали меня. Вот и посвящал я их в святая святых агентурно-разведывательной работы ГРУ. И хотя вы говорили раньше, что был шанс отказаться от сотрудничества с ними, но было уже поздно. Американцы размазали бы меня по стенке, а возможно, и пустили в расход. Поэтому я продолжал действовать по принципу: семь бед — один ответ. Признаюсь вам, я прекрасно понимал тогда, к чему приведет моя жизнь, что долго и безнаказанно она не может продолжаться.

— Да нет, Дмитрий Федорович, ваша жизнь продолжалась слишком долго, ровно четверть века. Никто еще из подобных вам изменников Родины не служил нашему главному противнику столько лет. — Духанин посмотрел на часы и сказал: — О вашей рваной жизни мы поговорим на следующем допросе, а на сегодня — все.

Вопрос о недоверии Полякову со стороны американских спецслужб действительно возникал всякий раз, когда происходила смена операторов из ЦРУ. Каждый из них пытался выяснить причины его перехода на их сторону. Поначалу эта, казалось бы, не очень существенная деталь оставалась без внимания и следователей оперативно-следственной группы КГБ. Они полагали, что Поляков тем самым набивает себе цену и пытается поколебать в глазах чекистов свои отношения с ЦРУ. Его операторы тоже толком не знали и не могли объяснить, почему их боссы подозревают его в двурушничестве. Они ссылались лишь на то, что их руководству была непонятна его преданность.

Так продолжалось вплоть до 1980 года, когда Поляков встретился с Вольдемаром Скотцко в Дели. Тогда он объяснил цэрэушнику, что основным мотивом принятого им решения об измене Родине послужило несходство политических взглядов с официально существовавшими в своей стране. Это объяснение было не очень понятным, тем не менее Скотцко воспринял его как вполне достаточное, полагая, что сомнения у спецслужб должны оставаться всегда.

На самом деле все обстояло несколько иначе: добровольное предложение своих услуг и переход на сторону американцев полковника ГРУ Д. Ф. Полякова (Нью-Йорк, 1961 г., Топхэт), майора ПГУ КГБ А. И. Кулака (Нью-Йорк, 1962 г., Федора), сотрудника ГРУ Н. Д. Чернова (Нью-Йорк, 1962 г., Ник Нэк), полковника ПГУ В. В. Лысова (Нью-Йорк, 1962 г.) было воспринято спецслужбами США далеко не одинаково. Так, ФБР во главе со своим шефом Эдгаром Гувером считало вербовку этих лиц большой удачей. Другое дело — ЦРУ, в котором управление контрразведки возглавлял одержимый страстью к выявлению и разоблачению агентов советской разведки Джеймс Энглтон. Он считал, что все перебежчики из СССР — это подставы КГБ, а потому они не должны пользоваться доверием. Не случайно ставший в те годы директором ЦРУ Уильям Колби расценивал маниакальную одержимость Энглтона как вредоносную, принесшую большой ущерб интересам разведывательного дела Америки. Поляков был передан из ФБР на связь только в Бирме, и потому ЦРУ изводило себя сомнениями в течении десяти лет, вплоть до ухода на пенсию

Джеймса Энглтона, сыгравшего демоническую роль в истории этой спецслужбы.

Между прочим, перебежчики бывают разные, для специальных служб противника особый интерес представляют те, кто служил в разведке той страны, которую покинули. Когда разведчик из враждебного Западу государства оказывается за границей и просит убежища, ему определенно уготован теплый прием, поскольку он приносит с собой большое количество информации — если не в виде документов, то хотя бы в собственной голове.

Перебежчики — это та питательная среда, которая обеспечивает жизнедеятельность всех спецслужб мира. А переход такого ответственного сотрудника разведки, как генерал Поляков, — это всегда большое событие для противника. Доставленные им сведения освежали знания о спецслужбе противоборствующей стороны, о ее организационном построении, об устоявшемся стиле работы, методах обучения персонала, стратегии и тактике, отношениях, сложившихся между разведслужбой и правительством.