С этими тяжелыми мыслями полковник Поляков начал собираться на работу в «аквариум». Перед тем как выйти из квартиры, он взглянул в зеркало и не узнал себя: пожилой человек смотрел на него с печальным лицом. «Как же сильно изменился я в последнее время, — подумал он. — Ничего уже ж осталось от прежнего армейского офицера. Не стало молодого капитана Димы, который был когда-то зачислен на разведывательный факультет Академии имени Фрунзе. А теперь вот стал суровый полковник Дмитрий Федорович Поляков, любимым выражением которого стало слово “коновалы.”»

На работу он пришел чуть пораньше. В вестибюле стояли несколько знакомых ему человек, возбужденно беседовавших между собой. Они заметили его, но никто из них почему-то не поприветствовал его и не обрадовался появлению после столь долгого отсутствия. Это вызвало в нем не только злость, но и глухое, неосознанное враждебное чувство. Точно также неосознанно он стал почему-то бояться их.

Первый рабочий день прошел буднично и спокойно, словно никому он не был нужен. Только в кадрах ему сказали, что нужно оформить документы по состоявшейся командировке в США и письменно отчитаться за нее перед своим отделом. А в конце дня сообщили, что завтра с утра его может принять с устным докладом о результатах командировки заместитель начальника Третьего управления ГРУ генерал-майор Толоконников. Это несколько насторожило Полякова: почему с устным, а не тогда, когда будет готов письменный отчет?

Эти неприятные размышления по дороге домой терзали его душу и заставили вернуться к прежним раздумьям: «Может, все-таки мне завтра самому явиться с повинной?.. Но что это даст мне?.. Ровным счетом ничего, только позор. И этот позор будет впоследствии все время окружать моих сыновей и жену. Асамое главное, что будет со мной? Известное дело, прощения мне не будет… Нет, придется продолжать играть свою двойную роль — патриота и предателя, чтобы как-то отсрочить час расплаты.»

С отвратительным настроением возвратился он домой после первого дня работы. Жены с детьми дома не было. Чтобы снять напряжение, он направился на кухню, взял из шкафчика начатую бутылку водки и граненый стакан, налил половину и выпил. Потом еще налил и, страдальчески морщась, опять выпил. Закусывая куском вареной колбасы, прошел в комнату, не раздеваясь, лег на диван и словно провалился в пустоту. Возвратившаяся с детьми супруга, услышав его громкое бормотание, подошла к нему и сильно толкнула в плечо. Он испуганно открыл глаза и тут же услышал голос жены:

— Что-что ты сказал?

Поляков встал, выпрямился и, вяло махнув рукой, ответил:

— Да это я так.

— Господи, ну что у нас за жизнь такая? — с огорчением обронила она.

— Ну чем ты, Нина, недовольна? Жизнь как жизнь. Нормальная.

Он обнял ее и, прижав к себе, почувствовал, как дрожит ее тело.

— Да какая же она нормальная? — упавшим голосом произнесла она и отстранилась. — Твои вечные недомолвки скоро сведут меня с ума.

— Это у тебя все от долгой разлуки со мной и от больших перегрузок на работе и дома. Успокойся, я теперь буду помогать тебе по дому. Да и с детьми буду заниматься.

— Дай-то Бог, чтоб так было…

Утром Поляков зашел в приемную генерала Толоконникова, но его не оказалось на месте, и секретарь попросила подождать. Прошло полчаса, а его все не было. Поляков попытался читать газету, предложенную ему секретарем генерала, но чтение не снимало возникшего со вчерашнего дня опасения в том, что, возможно, стало что-то известно о несанкционированных его контактах с фэбээровцами или о каких-то индивидуальных ошибках в работе с нелегалами. Неожиданно пришло в голову: «А не оставил ли я в Нью-Йорке на работе в Военно-штабном комитете или в отеле что-то компрометирующее меня?» И вдруг все его страхи и сомнения вытеснило внезапно вспомнившееся обстоятельство: после проверки документов на советской границе в купе к нему подсел молодой человек с портфелем в руках. «Может, это был сотрудник или агент КГБ? — подумал Поляков. — И если это так, то во время моих отлучек в вагон-ресторан он мог запросто провести негласный осмотр вещей и обнаружить что-то подозрительное. Глазами профессионала можно, конечно, что-то распознать, а потом доложить об этом кому следует. А вдруг так это и было?» Чувство профессионализма покинуло его, он вскочил со стула и с заметным волнением в голосе, забыв на мгновение, что ждет-то он генерала, опять спросил:

— А генерал Толоконников у себя в кабинете?

— Да нет же его здесь! Я уже говорила вам! — упрекнула его секретарь приемной. — С утра его вызвал адмирал Бекренёв.

После этого Полякова охватил еще больший мандраж: «А не обсуждают ли они, генерал и адмирал, с кем-нибудь из КГБ мою дальнейшую судьбу и как поступить со мной?» Его так и подмывало покинуть приемную Толоконникова, а затем и территорию ГРУ, чтобы из городского телефона-автомата позвонить в американское посольство и передать условный сигнал бедствия, но в самый последний момент он удержался от такого опрометчивого шага.

Умея скрывать свои тревожные переживания, Поляков, на сей раз бодрым голосом, спросил секретаря:

— А вы не могли бы позвонить мне, как только придет генерал?

— Но он просил вам передать, чтобы вы никуда не уходили и ждали его возвращения.

— Хорошо, я подожду.

И снова тревога стала одолевать Полякова из-за приказа генерала о том, чтобы он не покидал приемную. Минуты ожидания, казалось, тянулись целую вечность, в голову приходили только черные мысли: «Жаль, что вырвали меня по окончании командировки из привычной райской обстановки в Нью-Йорке и лишили благоприятной среды! Почти восемь лет прожил я в такой прекрасной стране! Напрасно я отказался, когда Джон Мори предлагал остаться навсегда в Америке, обещая златые горы. Да, промахнулся ты, полковник Поляков. А теперь чего ж кусать локотки! Теперь американцы далеко от тебя, а кагэбэшники совсем близко. И никто здесь не придет на помощь, никто не защитит тебя, а сам по себе ты уже ничто. И хотя под ногами родная земля, она с каждым днем будет уходить из-под тебя. Жизнь, которая казалась раньше нескончаемой, может в любой момент оборваться: от пули в затылок после суда или от умышленно подстроенной автокатастрофы. И никого при этом не тронет моя смерть. Но я все же должен жить, преодолеть страх, который не будет никогда проходить при моей двойной жизни. Но разве можно каждодневно находиться под страхом возможной пули в затылок?.. А впрочем, почему бы и нет? Надо лишь смириться и свыкнуться со своим положением. В самом деле, почему это не могу я нести свой крест и терпеть, как это делали мои коллеги Попов [36] , Дерябин [37] , Шистов [38] , Хохлов [39] и другие».

Размышляя обо всем этом и о предстоящей двойной жизни на работе и дома, Поляков все больше приходил к твердому убеждению, что всю оставшуюся жизнь так или иначе придется постоянно оглядываться по сторонам, быть осторожным и рассчитывать только на самого себя. Мало того, возмечтал еще и продвигаться по служебной лестнице. Чтобы достичь этого, он поставил перед собой задачу: всем своим поведением подчеркивать уважение к начальникам всех рангов, располагать их к себе и привлекать на свою сторону с помощью уже приобретенных для этого американских подарков.