— Жил, как все в советской колонии. Жена постоянно работала и экономила на большом и малом. Но меня всякий раз удивляло, когда он перед отъездом в отпуск делал несоизмеримые с денежным довольствием закупки дорогостоящих подарков и вещей. Многие из нас не смогли бы осилить таких расходов, какие делал он.

— Мне стало известно, — продолжал начальник ГРУ, — что в делийской резидентуре создалась неблагополучная обстановка по вине ее руководителя. Так ли это, Анатолий Алексеевич?

— Да, было такое, — задумчиво начал Римский. — Вы правильно сказали, вина в этом именно самого Полякова с его властным и вспыльчивым характером. Некоторых своих подчиненных, особенно таких успешных, как, например, Альдубаев, Макаренко и других, он демонстративно унижал. Наиболее способных и смелых офицеров он легко сдавал американцам, а те передавали информацию о них в индийскую контрразведку. После чего местная власть одних выдворяла, а других, как, например, меня и того же Альдубаева, Поляков якобы с добрыми намерениями предупреждал, что, пока не поздно, лучше по своей инициативе ходатайствовать через посольство о возвращении в Союз. Да что говорить о нем, товарищ генерал армии? — махнул рукой контрадмирал.

— Говорите-говорите, Анатолий Алексеевич, — торопливо попросил Римского Ивашутин. — Мне важно знать, что недосмотрел начальник управления персонала Изотов, который возлагал на этого прохиндея и подлеца очень большие надежды.

— Слушаюсь, товарищ генерал армии. Это непредсказуемый, двоедушный и скользкий тип. Во взаимоотношениях с подчиненными за границей он был часто несдержан и груб. Из-за какого-нибудь пустяка он мог не только нахамить человеку, но даже и обматерить его. Зато с посольским начальством и здесь, в разведцентре, с руководством управлений он всегда подчеркнуто вежлив и толерантен. Вот из-за этого двоедушия его и не любят наши офицеры, а некоторые даже и ненавидят. И это вполне понятно: друзей и товарищей у предателей не бывает. Они для них опасны, могут узнать лишнее. Наверное, поэтому он всегда избегал общения с опытными сотрудниками наших резидентур и резидентур ПГУ КГБ, боясь вызвать у них какие-либо подозрения. Скрытный — и немногословный, он всегда отрицательно относился к сотрудникам КГБ и очень опасался их.

Генерал армии, посмотрев на часы, спохватился:

— Все, товарищи, спасибо вам за содержательный разговор. — Он встал, вышел из-за стола, что могло означать конец беседы или просто желание походить по кабинету, размышляя о чем-то своем. — У меня к вам, товарищи, — продолжал он, — остается все та же просьба: никто, кроме нас троих, не должен пока знать о том, что мы обратились за помощью на Лубянку. И прошу вас оказывать помощь контрразведке КГБ в разоблачении Полякова. Все запросы и просьбы, исходящие из Комитета госбезопасности, я договорюсь с товарищем Душиным, будут поступать по соображениям секретности только на мое имя. Поэтому если кто-то из оперативных работников Комитета будет обращаться к вам, то знайте, что они вышли на вас по моей рекомендации…

Поляков не был бы «хитрым лисом», если бы поверил заключению медицинской комиссии спецполиклиники ГРУ о противопоказаниях к работе в жарких странах. У него хватило ума и смелости подняться в кабинет начальника управления кадров Изотова и попросить у него для ознакомления медицинское заключение.

Изотов долго мялся, нервничал, пытался увести разговор на другую тему, но Поляков не был бы Поляковым, если бы позволял кому бы то ни было вешать лапшу на уши. В конце концов он вынудил главного кадровика вытащить из папки документ. Пробежав его взглядом, не в первый уже раз, Изотов, не намереваясь передавать медицинское заключение в руки отпускника, сказал:

— Вам не придется, Дмитрий Федорович, возвращаться в Индию.

— Как это так? — вспыхнул Поляков. — На каком основании?

— На основании заключения эскулапов.

— Вы можете дать мне ознакомиться с ним? Должен же я знать, что нашли у меня врачи и от чего мне надо лечиться?

Несколько секунд Изотов колебался, но, зная, что Поляков не отстанет от него, все же передал в его руки медицинское заключение.

Когда Поляков начал читать, Изотов стал пристально следить за выражением его лица: оно становилось то мрачным, то удивленным, то казалось вовсе сплющенным.

Бросив небрежно на стол начальника кадров прочитанный документ, Поляков [81] понял, что его загоняют в ловушку, не хотят отпускать за границу потому, чтобы легче было проверить его связь с американской разведкой на своей территории — в Москве. За рубежом же для решения такой задачи потребовалось бы гораздо больше оперативных сил и средств.

Чтобы убедиться в том, что медицинское заключение — липа, он решил пройти медкомиссию в другой поликлинике — по месту жительства. Видя, что Изотов не обращает на него никакого внимания, продолжая читать лежавшие перед ним документы, Поляков, чтобы отвлечь его от чтения, несколько раз громко кашлянул в кулак. Когда тот вскинул на него взгляд, Поляков, сохраняя невероятным усилием воли внешнюю невозмутимость, спросил:

— И что же мне делать теперь, Сергей Иванович?

— Надо пройти курс лечения, а там будет видно, — невозмутимо ответил начальник управления кадров.

На скулах Полякова заходили желваки:

— И чем же я буду после лечения заниматься?

— Скорее всего, тем же, чем и до командировки в Индию.

— Это значит, чем на оперативной работе будет поставлен большой крест?

— Возможно, и так, — с вежливой улыбкой ответил Изотов.

На лице Полякова мелькнул страх, губы его дрогнули, и, едва не сорвавшись на повышенный тон, он безрадостно произнес:

— А мне, Сергей Иванович, вы не раз говорили, что у меня складываются блестящие перспективы по служебной лестнице. И что у вас, в кадрах, есть тому документальные подтверждения. Я имею в виду, аттестации на меня, характеристики, представления на должность военного атташе и на присвоение мне генеральского звания. Мой профессионализм всегда ценился вами. Вы же знаете, что работа в «поле» — это моя стихия, это мое кровное, где я чувствовал себя на своем месте. А ВДА [82] — это совсем не мое…