— Как это? — удивляется она.

Он улыбается:

— Ты думаешь, глупенькая, что отец мог нам дать что-нибудь, кроме обещаний?

— Ну, ладно, — прерывает она его.

— Значит, — ведет он дальше свой счет, — еще рублей двенадцать, всего тридцать восемь. Что же остается на пропитание?

Она считает:

— Кажется, восемьдесят два рубля.

— На двадцать шесть недель.

— Что ж тут такого? — говорит она, — остается свыше трех рублей в неделю.

— Ну, а дрова, а освещение… субботы и праздники? — спрашивает он уныло,

— Ну, бог не без милости, не оставит, — утешает она его. — Ведь и я могу кое-что сделать. Сегодня вот луку накупила. Яйца теперь дешевы: закуплю их. Недельки через две они, верно, дороже станут, вот и заработаю. Да и посчитай сам, — продолжает она, — во что обойдется отопление и освещение. Гроши. Едва рубль в неделю… Останется еще…

— Но субботы, праздники!.. Что ты, детка?

Слово "детка" вышло у него так нежно, так задушевно, что она растаяла в улыбке.

— Ну, читай уж, читай застольную молитву, — отвечает она. — Отложи расчеты до завтра. Пора уже спать!

Ей становится стыдно, она опускает глаза. И, покраснев, оправдывается.

— Ты приходишь так поздно, — говорит она с деланным зевком.

Он наклоняется к ней через столик.

— Ах, ты, глупенький ребеночек, — шепчет он ей на ухо, — я ведь нарочно прихожу поздно, чтобы мы могли вместе поесть… понимаешь… Иначе не подобает… ведь сама знаешь… я меламед!

— Ну, молись же, молись, — повторяет она, а веки ее уже смыкаются.

Он также закрывает глаза, хочет усердно помолиться, но глаза ежеминутно сами раскрываются.

Он усиленно хмурит брови и сжимает веки, — все ж остается между ним щель, сквозь которую он видит Трайну, облитую таким чудным сиянием, что не может от нее глаз оторвать.

— Устала, — жалеет он ее.

Он видит, как она подвигается выше на кровати и опирается о стенку.

"Она так и уснет, — думает си. — Почему она не берет подушку?" — волнуется он, но не хочет прерывать молитвы и только мычит:

— Мм… Мм…

Но она не слышит.

Он быстро бормочет молитву, встает и застывает, не зная, что предпринять.

— Трайна! — зовет он, но так тихо, чтобы не разбудить ее. Он подходит к кровати и наклоняется над ней. Лицо ее так сладко улыбается… Ей, зерно, снится что-то хорошее. Как прелестна ее улыбка… Жаль будить, головка будет болеть… Ах, какие волосы были у нее… Он их видел на помолвке — длинные, черные… Теперь их отрезали. Чепец кружевной, тонкий, с дырочками, вышитый… Хотя он также выглядит очень мило и словно улыбается.

А все же разбудить ее нужно. Он наклоняется над ней еще ниже, слышит ее дыхание и жадно впитывает его в себя. Он чувствует, как она неотразимо влечет его, притягивает, словно магнит… И невольно касается он ее губ своими губами.

— Я ведь совсем не спала, — вдруг вздрагивает она, раскрывая хитро смеющиеся глаза. Она обвивает руками его шею и притягивает к себе.

— Ничего, — шепчет она ему на ухо так мило, так нежно, — ничего!.. Господь-бог милостив, он поможет нам. Это ведь он соединил нас друг с другом… Он не оставит нас… Будет и светло, будет и тепло, будет работа… Будет хорошо… очень хорошо будет… Не правда ли, Иоселе? Не правда ли?

Он не отвечает, он весь дрожит.

Она его слегка отстраняет от себя.

— Погляди на меня, Иоселе! — предлагает она ему вдруг.

Иоселе хочет исполнить ее просьбу, но не в состоянии этого сделать.

— Глупенький! — нежно говорит она. — Не привык еще, а?

Он хочет положить голову к ней на грудь, но она не дается.

— Чего ты стыдишься, дурачок? Целовать можешь, а глядеть нет?

Он предпочитает целовать, но она уклоняется.

— Ну, посмотри же на меня, я тебя прошу.

Иоселе с трудом раскрывает глаза, но они сейчас же снова закрываются.

— Умоляю тебя! — повторяет она еще нежнее, еще ласковее.

Он смотрит. Теперь она опускает веки.

— Скажи, — говорит она, — скажи правду, я тебя очень прошу, красивая я?..

— Да! — шепчет он, и он. еще сильнее чувствует ее горячее дыхание.

— Кто тебе сказал?

— Вижу ведь сам! Ты прекрасна, как царица, как царица…

— А скажи мне, Иоселе, ты всегда будешь так… будешь таким?..

— Каким же, Трайна?

— Я думаю, — дрожит ее голое, — таким же добрым ко мне?