Но было и что-то еще. Что-то, что привнесло нотку холода и сомнений в их привычный еженедельный ритуал «кофепития». Болезнь, которая явно нависла тенью над Топси, они в разное время наблюдали у бабушек и дедушек, потом у родителей, у посетителей церкви, у бывших коллег и – все чаще теперь – у партнеров и друзей из числа ровесников. Приходилось смотреть правде в лицо: от старости никуда не деться и с этим может столкнуться каждый. Если деменция случилась с Топси, решительной и здравомыслящей Топси, которая могла пробраться через кучу грязных палитр с краской быстрее, чем кто-либо в «Блю Бейс», то она, несомненно, могла случиться и с ними.

Так что все почувствовали облегчение, когда Келли-Энн объявилась у столика («Простите, дамы!»), а ее самозабвенный смех прикрыл тридцать три минуты и объемистую сумку от Эдинбургской шерстяной фабрики. Отсутствие явно пошло ей на пользу: она выглядела намного счастливее, как весенние цветы, более сияющей, улыбчивой, яркой… Она несла с собой поднос, где было кофе на всех плюс пять изумительных вишневых пирожных розового цвета.

– Сегодня день пирожных, дамы! – весело объявила она. – Пирожные, мама! – Она поставила поднос и неожиданно крепко обняла Топси сзади, от чего у Тельмы на глаза навернулись слезы. Что бы ни ждало Топси в будущем, в нем также была Келли-Энн, ее опора.

На самом деле никто не хотел сладкого. Тельма наелась тостами, Пэт страдала от своего обычного послепирожного чувства вины перед калориями, а Лиз с откровенным ужасом смотрела на свой десерт. Еще более неловко было оттого, что вся эта история с кофе и сладким сильно всех задержит. Беседу не могла спасти даже жизнерадостная Келли-Энн. У них никогда не было с ней ничего общего; все годы работы рядом с Топси они просто наблюдали за ее жизнью: пони по кличке Маффин, частная школа, затем другая, когда с первой «не сложилось», что означало – экзамены она не вытянула. Затем при финансовой поддержке родителей она начала работать косметологом, потом стала совладелицей конюшни, опять же при поддержке Гордона и Топси. Затем ей подвернулся женатый (а после встречи с Келли-Энн немедленно разведенный) ветеринар из Ричмонда; свадьба со струнным квартетом и ледяной скульптурой. И главный лейтмотив ее жизни – по выражению Пэт – «дизайнер такой-то и сякой-то».

Пока они сидели, а в кафе стоял обеденный переполох, Келли-Энн жизнерадостно задавала множество вопросов, которые лишь доказывали, что она знает о них примерно столько же, сколько они о ней (у Лиз был один сын, а не две дочери; Пэт никогда не увлекалась садоводством; а уж откуда Келли-Энн взяла, что Тельма следит за регби, – уму непостижимо). Изредка в разговор вступала Топси, некоторые из ее реплик имели смысл, некоторые – нет; каждый раз ее дочь реагировала одинаково: тепло улыбалась, накрывала ее руку своей и делала многозначительную гримасу в сторону остальных женщин. Разговор о Келли-Энн получился чуть более содержательным. Она недавно уволилась, последнее место оказалось «полной Ж», и сейчас помогала своей подруге Несс, которая занималась недвижимостью. Никто не хотел спрашивать, что там с ветеринаром из Ричмонда, но она, словно прочитав их мысли, сказала: «Конечно, мы со Стюартом больше не вместе» – и печально улыбнулась им.

– Как жаль, – сказала Тельма.

Келли-Энн философски покачала головой.

– Знаете, каково это, когда любишь кого-то, но настолько сильно, что быть вместе причиняет боль? – произнесла она.

Все кивнули, хотя на самом деле никто этого не знал. Пэт лениво размышляла, можно ли отнести сюда тот случай, когда она швырнула боксеры Рода через всю комнату и рявкнула: «У нас есть корзина для грязного белья».

– Есть ли кто-то на примете? – спросила она. Келли-Энн улыбнулась с исключительно жеманным видом.

– Да вы же сами знаете, приходится перецеловать множество лягушек, прежде чем найдешь своего принца.

– И конечно, он явился к нам в дом, – внезапно заявила Топси.

Все уставились на нее.

– Что ты сказала, дорогая? – спросила Лиз.

Они все посмотрели на нее.

– Несколько человек. Они приходили в дом. В разное время. Гордон сказал, что все уладил. Жаль только, что он мне ничего не сказал. – Она начала крошить пирожное, сосредоточенно хмурясь. – Финансовые недочеты – вот что он все время твердил.

– Мама, сейчас не время для этих разговоров. – Голос Келли-Энн звучал мягко, но решительно. Жизнерадостность угасла, в нем отчетливо прорезалась сталь; нотка усталости в голосе подтверждала, что она сталкивается с этим не впервые. Топси проигнорировала ее, но продолжила хмуро смотреть на тарелку с крошками.

– Финансовые недочеты, – повторила она неуверенно.

Лиз и Пэт покосились на нее, пытаясь понять, к чему это она сказала. Тельма в этот момент случайно взглянула на Келли-Энн и увидела, как черты лица принцессы уступают место чему-то совсем иному, более взрослому, печальному и с едва уловимой скорбью, как в тот раз, когда пони по кличке Маффин пришлось усыпить.

– Это так грустно. – Келли-Энн понизила голос, едва шепча слова. – Все развивается так быстро. Такая жизнь не для нее.

Все трое сочувственно переглянулись. Слова здесь были излишни.

Все ощутили облегчение, когда пять минут спустя Лиз наконец покачала головой и с сожалением, но твердо произнесла: «”Теско” зовет»; Пэт и Тельма тоже нашли оправдания, оставив Топси и Келли-Энн за столиком в углу в окружении грязных кофейных чашек и едва тронутых розовых пирожных.

«Топси Джой в садовом центре», – подумала Пэт, оглянувшись и внезапно ощутив саднящий укол жалости.