Во время съемок ”Самолетов” к Оливье вновь обратился Уайлер, разочарованный неудачной пробой на роль Хитклифа Роберта Ньютона. Оливье по-прежнему не давал согласия. Однако к этому времени Вивьен Ли начала смотреть на вещи по-другому. Она поняла, что Оливье упорно отвергает весьма привлекательную для него роль только из-за нежелания расставаться с нею. Она поняла также, что такая бескомпромиссная позиция может отрицательно сказаться на карьере обоих. Поэтому в конце концов Оливье согласился. За решающим советом в трудной ситуации он, как обычно, обратился к Ричардсону. “Прославишься, это хорошо”, — последовал лаконичный комментарий. И дело было решено.

Третье пребывание Оливье в Голливуде оказалось гораздо более продуктивным, но столь же тяжелым, как и первые два. Уезжая из Лондона, он был взбудоражен сообщением о том, что мисс Оберон, возможно, не будет сниматься в ”Грозовом перевале” и ее заменит Вивьен. В Америке выяснилось, что ни о какой смене исполнителей не было и речи. Выбитый из колеи с самого начала, он в дурном настроении приступил к работе над фильмом, который злоключения преследовали от начала и до конца.

“Грозовой перевал" был крупной постановкой, с несколько ошибочной точки зрения Сэма Голдвина предназначавшейся главным образом для Мерл Оберон. Для съемок пригласили исключительно английских актеров и милях в пятидесяти от Голливуда старательнейшим образом реконструировали йоркширские болота.

На пятистах акрах каменистых холмов выкорчевали всю природную растительность, разбросали 14 тысяч кустиков перекати-поля и присыпали их ярко-красными опилками, дабы имитировать вереск. Для крупных планов посадили тысячу кустов настоящего вереска, выращенного в теплицах. К сожалению, эффект был несколько подпорчен, так как, мчась сквозь вереск в кульминационной любовной сцене, мисс Оберон растянула ногу. Съемки пришлось приостановить на четыре дня. К этому времени молодой вереск поднялся под калифорнийским солнцем в рост зрелой пшеницы — намного выше, чем на любом йоркширском болоте. Кроме того, работа теперь стопорилась из-за больной ноги Оливье и жестокой простуды мисс Оберон, которая вынуждена была в эпизодах ”под дождем” надевать под шелковое платье непромокаемый, типа водолазного, костюм.

Но все это были мелкие неприятности. Снимаясь в “Грозовом перевале”, Оливье по-настоящему страдал из-за тяжелых отношений со своей партнершей, продюсером и режиссером. В “Разводе леди Икс” он сотрудничал с мисс Оберон без всяких осложнений. Однако сейчас обстановка стала напряженной, что особенно сказывалось на любовных сценах. В одной из них актеры обменивались репликами, стоя лицом к лицу, на расстоянии нескольких дюймов друг от друга. Оливье, который должен был передать невероятную страсть, слегка брызнул слюной.

“Пожалуйста, не плюйтесь!” — сказала мисс Оберон.

Сцену повторили, но ненароком повторился и сам инцидент.

“Опять плюетесь”, — сказала звезда.

Оливье в ответ разразился проклятиями, и в результате партнеры гордо покинули съемочную площадку. Дав им остыть, Уайлер через несколько дней пригласил их попробовать вновь. На этот раз все прошло благополучно. Особенно примечательно, что, несмотря на внутреннюю враждебность, актерам удалось сыграть нежную любовную сцену, к полному удовлетворению режиссера. Фактически всего один эпизод вышел у них неубедительным. Когда в порыве неудержимой ярости Оливье должен был дать Оберон пощечину, он не рискнул добиваться реализма и мягко потрепал ее по обеим щекам.

Роль Хитклифа — “колючего, как пила, и твердого, как гранит” — вообще необычайно сложная. В ее исполнении должны быть сила и страсть; однако стоит чуть сгустить злодейские краски, и это сразу приведет к убийственной мелодраме. Приглашенный на пробу Дуглас Фербенкс-младший (трудно представить более неудачный выбор) продемонстрировал такой чудовищный наигрыш, что ролик стал достопримечательностью: его неизменно показывали на голливудских вечеринках, заставляя зрителей рыдать от хохота. Оливье впервые снимался в роли такого огромного эмоционального диапазона; пытаясь справиться с образом, наделенным самыми противоречивыми свойствамм, он готов был искать помощи где угодно. Однако ему казалось, что ее нет и в помине, что оценки его игры носят сугубо критический характер и что к нему будут только придираться, несмотря на все его старания.

Сколько избалованных голливудских премьеров отказалась бы работать с обострением старого заболевания ноги. Только не Оливье. Соблазн предстать искалеченным актером, героически приходящим на работу на костылях, был слишком велик; с его точки зрения, подобное благородство не могло не произвести большого впечатления. Однако этого не произошло. Так как больная нога походила на небольшой футбольный мяч, его усадили на вертящийся стул и целый день снимали крупные планы. Вдруг на площадке появился продюсер Сэм Голдвин. Он заговорил с Уайлером. Оливье подчеркнуто прохромал мимо них, надеясь что, с сочувствием потрепав его по плечу, продюсер изречет: “Вилли, бедного парня надо отпустить. Разве не видите, какую он терпит боль”.

Голдвин действительно опустил руку на его плечо. Затем, повернувшись к Уайлеру, объявил: ”Вилли, гляньте-ка на этого актера. В кино нет большего урода. Он перепачкан. Он играет, как в театре. Он совершенно никуда не годится. Если и дальше он будет играть в том же духе, я отменю съемки. Иначе он меня разорит!”

Голдвину бросился в глаза грим, показавшийся ему отвратительным. Изображая в начальных эпизодах конюха, Оливье с присущей ему страстью к правдоподобию придал себе весьма неопрятный вид. Недостаточно выразительный для сцены, его грим был чересчур утрирован для увеличивающих линз кинокамеры — посмотрев первые метры пленки, он сам вынужден был это признать. Его игру тоже следовало приглушить, сделать менее театральной и более тонкой. На самом деле, снявшись в пятнадцати фильмах, Оливье еще не научился уважать кино и верить, что это — самостоятельное искусство, нередко требующее от актера иных приемов, чем сцена, по необходимости все являющее в увеличенном размере. Только теперь он начал довольно болезненно усваивать этот урок.