Наиболее весомым и жестоким стал приговор Кеннета Тайнена, опубликованный в “Обсервер” в форме открытого письма. “Кто навел порчу на театр? — спрашивал он сэра Лоренса. — Чья вина — пьесы, театра или Ваша, художественного руководителя?” Главный аргумент критика сводился к тому, что для большого театра типа чичестерского выдвинутая в зал сцена просто не годилась. Он резко нападал на режиссерскую манеру Оливье, на его собственное исполнение и делал вывод, что ставить три спектакля сразу и играть в двух из них ведущие роли — непосильно для одного человека. В руководстве Национальным театром он советовал сэру Лоренсу вернуться к триумвирату — столь успешно работавшему в “Олд Вике” в 1944-1946 годах, — который теперь могли бы составить, к примеру, Оливье, Питер Брук и Энтони Куэйл.

По свидетельству журналистки Вирджинии Феруэзер, ставшей впоследствии пресс-секретарем Национального театра, Оливье десять минут неистовствовал, читая это письмо. Потом, обратившись к жене, он сказал: “Дорогая, с самой фальшивой рекламной улыбкой я должен сказать, что надо пригласить мистера Тайнена в Национальный. Древняя мудрость гласит: если не можешь победить врага, сделай его своим союзником; по крайней мере он не сможет больше писать рецензии о нашем театре”. Известно, что в каждой шутке есть доля истины: Тайнен в конце концов вошел в состав первой администрации Национального театра. Он сам выразился так: “Чтобы я не поливал их со стороны, они, видимо, решили взять меня к себе и дать возможность поливать остальных”.

Но это открытое письмо далеко не сразу привело к невероятному альянсу между актером и критиком. В действительности едкие выпады м-ра Тайнена появились в печати как раз в то время, когда они уже не имели существенного значения. Буквально на следующий день выяснилось, что он поторопился со своими выводами, так как фестиваль был спасен блистательной постановкой ”Дяди Вани”, бесспорный успех которой нейтрализовал мрачное впечатление от двух провалов. Этот спектакль делал полные сборы в течение всего сезона.

Оливье снова играл Астрова. Это был вечер звезд (восьмидесятилетняя Сибил Торндайк, удивительно бодрый для своих восьмидесяти семи Льюис Кэссон, мисс Комптон, мисс Гринвуд, мисс Плоурайт и другие), но ярче всех на сценическом небосводе сияли Оливье и Редгрейв — блистательные каждый по-своему. Созданный Редгрейвом трагикомический образ дяди Вани остался одним из лучших в его творчестве. Критики, за редким исключением, были в восторге. Некоторые сочли спектакль близким к совершенству. В свете предстоящего назначения Оливье директором Национального театра важнее всего было то, что постановку признали чудом актерской сыгранности, безупречно слаженного исполнения.

О долгожданном назначении официально объявили 9 августа, вскоре после первого посещения королевой Чичестерского фестиваля. Работа Оливье-директора подверглась теперь более тщательному анализу. Он доказал свои организаторские способности. Административные заботы не сказались на его актерских и режиссерских достижениях. Но успех “Дяди Вани” с его отличным составом не мог скрыть неоправданного в целом репертуара. Справедливости ради следует отметить, что на выбор Оливье сильно повлияло желание продемонстрировать особое удобство чичестерских подмостков для воссоздания трех разных драматургических стилей. Замечательные возможности, предоставляемые открытой сценой, с поразительным эффектом подчеркивал спектакль “Игра случая”; “Разбитое сердце”, по собственному признанию Оливье, было его самой большой ошибкой: “Я старался быть очень умным и одновременно слишком заботился о том, чтобы не перемудрить”. В предисловии к “Невозможному театру” Эвершед-Мартина он с большой взволнованностью рассказал, что его предал ведущий критик, который сначала сам предложил ему эту вещь, а потом, когда она уже была поставлена, обругал все: и пьесу, и спектакль, и даже выбор произведения!

Как оказалось впоследствии, сэр Лоренс неоднократно ошибался в оценках и без всяких коварных подсказок извне. Более того, он повторял одну и ту же ошибку дважды. В качестве примера можно привести историю с ролью Грэма Уэйра — несправедливо обвиненного несчастного учителя в фильме “Время испытаний”. В решающей сцене суда, когда Уэйр защищается от обвинения в изнасиловании, Оливье пускался в длинную тираду душераздирающей силы. Это было очень трогательно, и в первом же длинном дубле он добился нужного эффекта. Но дальше его игра становилась неизбежно более сдержанной, и некоторым критикам показалось, будто фильм не удался из-за того, что Оливье не годился на эту роль. Среди них был Томас Уайзмен (“Санди Экспресс”): “Похоже, сэру Лоренсу нравится играть незначительных, маленьких людей, но благородная внешность, повелительные манеры и присущий ему авторитет работают против него. Он может играть короля, но не может играть мышь”. Это мнение разделял Александр Уолкер (”Ивнинг Стандард”): «Если существует роль, которую сэр Лоренс Оливье не способен исполнить, то это роль маленького человека… Я умоляю Оливье отказываться впредь от персонажей, подобных герою ”Времени испытаний”».

Какую же роль выбрал Оливье следующей? Он согласился, почти сразу же после появления этих весьма неодобрительных рецензий, вернуться на лондонскую сцену в спортивных брюках и свитере, чтобы сыграть страхового агента Фреда Мидуэя, озабоченного своим положением в обществе, в пьесе Дэвида Тернера “Полуизолированный”.

Как будто специально созданная для публики промышленного Мидленда, эта новая сатирическая комедия пользовалась огромным успехом в “Белгрейд-тиэтр” (Ковентри), но совершенно не подходила актеру с данными Оливье; лондонская постановка неуклюже балансировала между реализмом и фарсом. С точки зрения режиссера Тони Ричардсона, представление Оливье о его роли было с самого начала неверным. Ричардсон понимал, что актер такой выраженной индивидуальности мог ужиться с подобным образом, лишь вложив в него огромный темперамент и некоторый оттенок плутовства. Но Оливье по своему обыкновению отвергал очевидное и упрямо ступил на более трудный путь, решив играть в сдержанном ключе, дабы Мидуэй с его безудержным и алчным стремлением “наверх” не оказался совершенно в стороне от общего стада.

Ричард Бартон с насмешкой рассказывал о том, как Оливье, стремясь овладеть тягучим ноттингемским диалектом, прожил некоторое время в Мидленде. “Наконец он решил испробовать свой великолепный акцент в табачной лавочке. Недоуменно посмотрев на него, хозяин спросил: “Давно вы в наших краях, сэр?” Ларри был совершенно убит”. Это — один из нескольких анекдотов, порожденных мучениями Оливье в пьесе Тернера.

В действительности актер оттачивал акцент, работая целыми днями с магнитофоном у себя дома в Брайтоне. Вот как воздалось ему за все труды: Дж. К. Трюин счел голос Мидуэя “шедевром”, Филипп Хоуп-Уоллес описывал его как “ужасающий фонетический сплав, звучавший совершенно фальшиво”, а большинство критиков просто не обратило на это никакого внимания, поскольку точность выговора вовсе не имела для спектакля принципиального значения.