«Нисколько не удивлюсь, если через пару-тройку дней твое начальство предложит возобновить тренировки. А потом наведет мосты с Алексеем Алексеевичем, дабы использовать уже заключенные контракты с „М-1 Global“ и „Овердрайвом“, приобретет гору оборудования и вызовет твоих тренеров в какой-нибудь спорткомплекс ЦСКА…» — вроде как глумилась Татьяна и параллельно, между строк, намекала на то, что за слишком агрессивной «раскруткой» меня-любимого не может не стоять чьих-то экономических интересов.

Что самое забавное, к схожим выводам пришла и Линда Доулан. Поэтому связалась с Грегором Грейси, выяснила, через кого тот контачит со мной, и написала Татьяне что-то вроде «Если Чуму подпишет на бой его командование, то куплю билет на ВИП-места за любые деньги»!

Естественно, в третьем письме, практически полностью посвященном «хамским требованиям пиндосины, окончательно потерявшей берега», хватало всякого рода подначек, шуточных обид, притворной ревности и даже страшных угроз. Но самый последний абзац послания переворачивал его с ног на голову:

«А если серьезно, то я за тебя переживаю. Ведь одни воспоминания о счастливом прошлом, тренировки да командировки до добра не доведут. Тем более молодого и здорового парня с потребностями, каких поискать. В общем, найди какую-нибудь бабу потолковее и посимпатичнее. До начала марта следующего года. И дай ей возможность хоть немного растопить тот кусок льда, в который превратилось твое сердце…»

Тут я основательно загрузился, почувствовав, что она не шутит. Потом открыл четвертое письмо, упавшее на почтовый сервер «Яровита» слишком рано для девушки, обретающейся где-то в Западной Европе, и аж задохнулся от тоски и безысходности, которыми повеяло от первых же строчек:

'Весь вчерашний вечер мы смотрели и пересматривали репортаж с твоего награждения, а потом я залезла в архивы со старыми записями и потерялась во времени. Тот, кто сказал, что оно лечит, либо лгал, либо не имел сердца — прошло почти три месяца, а я до сих пор живу прошлым. Тем, в которых есть девчонки и папа, в котором ты, Эрика, Дина, Настя и Джинг где-то рядом, в котором я все еще умею улыбаться и не реву ночи напролет!

Знаешь, сейчас я сижу перед зеркалом, смотрю на свое опухшее лицо и кляну себя последними словами за то, что все-таки сорвалась и переложила часть своей боли на твои плечи. Ведь ты, в отличие от меня, справляешься с куда более сильной болью ОДИН, а рядом со мной постоянно находится близкий человек, который поддерживает всем, чем может, не позволяет уходить в себя, пытается веселить и убеждает потерпеть еще немного. Однако я устала до безумия. От боли в сердце, не отпускающей ни на мгновение, от всего того, что делаю, от неустроенности жизни, необходимости контролировать все и вся, страха перед будущим и так далее. Но тяжелее всего дается ожидание: я считаю даже не дни, а часы до момента нашей встречи, представляю ее в сотнях разных вариантов и… страшно боюсь, что она может не случиться. Поэтому каждое твое письмо, пусть даже выхолощенное знанием о неизбежной перлюстрации, добавляет капельку надежды и согревает душу.

Кстати, все то, что я сейчас несу, не отменяет вчерашнего требования — будь добр, найди человека, способного переложить на свои плечи хотя бы часть того неподъемного груза, который пригибает тебя к земле. Причем найди САМ. Или тебе помогут те, кто читает наши письма. Чтобы гарантированно уберечь от нервного срыва и понадежнее привязать к армии. Нет, я, конечно же, не стану возражать и против продолжения службы. Но в таком случае сразу после того, как закончится противостояние Алексея Алексеевича с кланом ублюдочных Разумовских, прилечу туда, куда ты скажешь, куплю квартиру и буду жить тобой и твоим будущим.

На этом, пожалуй, все. Прошу прощения за то, что наговорила. И прошу не забывать о том, что сейчас, когда ты читаешь это письмо, я уже в полном порядке. Честно-честно…'

Первые минут пять-семь после завершения чтения я нещадно тупил, плавясь от описанных эмоций и зверея от невозможности немедленно сорваться к Татьяне. Потом, слава богу, все-таки додумался перечитать письмо еще раз, наткнулся взглядом на предложение, начинающееся со слова «Нет», сообразил, что в тексте есть послание, которое желательно собрать из ключевых фраз. А дальше было дело техники — я нашел искомые фразы, переставил их согласно единственному оговоренному алгоритму, добавил оба слова, набранных заглавными буквами, и поиграл с окончаниями. После чего мысленно обозвал себя идиотом: Голикова изобразила нервный срыв только для того, чтобы сообщить о начале обработки Горина — вчера вечером Алексея Алексеевича пытались убедить в том, что он ОДИН не потянет некий неподъемный груз, зато после того, как я продолжу службу, он обретет поддержку САМОГО, и все заинтересованные лица обретут будущее, которое будет веселить!

Конечно же, мне полегчало. Но с некоторыми оговорками. Ведь второе по значимости сообщение письма традиционно излагалось в начале предпоследнего абзаца. А там обнаружилось предупреждение о возможности использования простенького аналога «медовой ловушки».

В общем, к базе я подъезжал основательно загруженным. Выбравшись из джипа, поднялся в свой жилой блок, полчасика постоял под горячим душем, обдумывая правильную реакцию на «крик души» подруги, а затем оделся и занялся «творчеством». Трудно сказать, насколько убедительным выглядели мои «страдания» со стороны, но я старался — в смысле, не только изображал плохое настроение, но и слегка разогнал пульс. Потом отправил письмо на сервак «Яровита», чуточку позависал перед зеркалом, «хмуро» изучая свое лицо, «тяжело вздохнул» и «заставил себя вернуться к нормальной жизни» — связался с Росянкой и сообщил, что уже вернулся.

Ответ не заставил себя ждать:

«Мы с Афиной и Гюрзой уже заждались. За нашим столиком в столовой. Так что бери ноги в руки и дуй на завтрак!»

Дунул. Хотя и без особой спешки. Зато к моменту, когда переступил порог помещения, в котором, для разнообразия, обнаружились бойцы двух первых взводов, «успел успокоиться». Поэтому поздравления тех парней, которые в Москву не летали, встретил не очень счастливой, зато искренней улыбкой. И, поздоровавшись с теми, с кем общался достаточно близко, отправился за женский столик. Благо Мадонна все еще обреталась где-то в Первопрестольной, и за ним было одно свободное место.