– Меткий глаз, малыш! Типо того… – ответил Американец и снова приложился к бутылке.

– А ты сколько в этих сапогах, Солнечный? Лет сто?

Генри хохотнул и скинул сапоги на пол, казалось, что над его головой, после того как он снял шляпу, немножко что-то светится:

– И не говори, малыш, и не говори, ха-ха-ха, – забасил Американец так, что задрожала гостиная.

Уилл сбегал к холодильнику, поставил на столик перед гостем ещё бутылку пива и убежал на верх. Донна улыбалась. Улыбалась, и всё что она придумала – это подняться, поклониться, и отправиться в кухню греть для гостя ужин. И это было не плохо. Пшеничный крякнул в ответ на поклон и приподнял свой зад, после чего устроился ещё удобнее.

Пробегая мимо спальни матери, где уставший старик держал вдовушку за руку, Уилл гаркнул в комнату: «Золотой! Золотой у нас!». Она не проснулась. Старик боролся со сном, чтобы не оставлять бедняжку одну. Он боялся за неё. Боялся, что она может что-то сделать, что-то нехорошее. У старика болело сердце и опускались руки. Он ничего не понял, подумал, что мальчишка слетел с катушек.

Конец ознакомительного фрагмента.