ТРЕВОЖНАЯ ЗИМА 1941-1942 ГОДОВ

Начавшееся в конце 1941 года постепенное изменение настроений в отдельных слоях немецкого народа имело немало различных причин и проявлялось по-разному. Обещанная быстрая победа в хвастливо разрекламированном "блицкриге" против Советского Союза так и осталась обещанием. Это значило, что Советский Союз гораздо сильнее, чем предсказывали фюрер и его генералы. Неоднократно объявлявшийся "предстоящий в самое ближайшее время" захват Ленинграда, а затем и Москвы так и не состоялся. И, вопреки неоднократным утверждениям Гитлера и его генералов, Красная Армия не была уничтожена, "окончательного поражения" Советский Союз не потерпел. Поэтому естественно, что население, хотя и находившееся все еще под сильным влиянием нацистской пропаганды, начало постепенно утрачивать доверие к сводкам вермахта и высокопарным речам нацистских заправил на сборищах в берлинском Дворце спорта.

Все больше людей тайно слушали передачи новостей из Москвы и Лондона. Это содействовало тому, что фронтовые сводки и официальные торжественные речи воспринимались все более скептически. Некоторые из тогдашних шаблонных формулировок, употреблявшихся в нацистских сводках и в политической пропаганде, например слова об "упорных, но успешных оборонительных боях", о "планомерном выпрямлении линии фронта" и т.д., часто с насмешкой повторялись в повседневных разговорах.

Медленно, но верно распространявшаяся эрозия настроений населения, подтачивавшая господство нацистов, подхлестывала органы власти и насилия, стремившиеся подавить всякое инакомыслие. Слушание и особенно распространение содержания передач московского или лондонского радио карались тюремным заключением, концлагерем и даже смертной казнью. Юридическим обоснованием приговоров, выносимых фашистскими палачами по большинству подобных "юридических преступлений", был "подрыв военной мощи" рейха. "Подрывом военной мощи" считалось даже распространение бесчисленных тогда анекдотов о нацистских заправилах или о военной обстановке.

Но наибольшую тревогу вызывало у нацистского руководства усиление организованного движения сопротивления фашизму и его преступной войне. В антифашистской борьбе с 1933 года решающую роль, несмотря на большие потери, играли мужественно боровшиеся организации Коммунистической партии Германии, а также нередко действовавшие вместе с ними группы социал-демократов, профсоюзных активистов и других трудящихся. Политически сознательным, непоколебимым ядром движения антифашистского сопротивления в Германии были коммунисты; политическое и идеологическое руководство этим движением осуществлялось по радио работавшим в Москве Центральным Комитетом КПГ. Подпольные группы и организации вели борьбу против фашистов - врагов человечества и немецкого народа - в соответствии со своими возможностями, не жалея самой жизни. Они вели борьбу против войны, за ликвидацию преступного фашистского режима, за новую, свободную и демократическую Германию. К ним присоединялись многие буржуазные демократы и другие немецкие патриоты, осознавшие, что нацистский режим несет Германии и немецкому народу гибель. Многие из них в ходе совместной борьбы, испытаний и страданий в тюрьмах и концентрационных лагерях становились социалистами и коммунистами. В борьбе за великое общее дело немало из них отдали жизнь, став жертвами преступного нацистского суда.

В то же время набирала силы буржуазная оппозиция гитлеровскому режиму. Но об этом я расскажу более подробно в связи с заговором 20 июля 1944 года.

Знакомства за обеденным столом

Из числа оппозиционно настроенных в отношении нацистского режима представителей буржуазии я знал несколько человек по работе в министерстве иностранных дел. Некоторые из них имели родственные связи с кругами крупных землевладельцев и крупного капитала, а также с высшей государственной и военной бюрократией. Опыт, накопленный за время работы в посольствах в Варшаве и в Москве, подсказывал мне, что именно эти круги являлись для меня, борца против фашизма, ценным источником информации. Конечно, для человека, который по своему классовому положению не принадлежал к указанному кругу, было непросто подобраться к этому источнику. Но я, однако, располагал тут определенными возможностями.

В конце 1941 - начале 1942 года, когда Альта выходила на связь с Центром лишь от случая к случаю, я использовал время для систематического расширения и закрепления знакомств в кругу лиц, от которых мог получать нужную мне информацию.

При этом для меня оказалось весьма кстати, что ни МИД, ни большинство других министерств и государственных учреждений не имели собственных столовых, где сотрудники могли бы подкрепиться в течение короткого обеденного перерыва. И во время обеда - в большинстве случаев на него отводился один час - многие тысячи руководящих, средних и мелких чиновников толпами устремлялись в гостиницы, рестораны и кафетерии в центре Берлина.

Тогда существовал широко распространенный обычай договариваться о встрече за обедом с сослуживцами, близкими или случайными знакомыми, а также с людьми, с которыми хотелось сойтись поближе. Разумеется, каждый платил за себя, рассчитываясь за обед своими талонами. Без карточек можно было изредка получить то или иное блюдо лишь в немногих, в большинстве случаев очень дорогих ресторанах. Во время этих обедов мне удалось установить множество интересных знакомств, и некоторые из них заслуживали того, чтобы закрепить их. Но были и такие, которые ради своей безопасности я считал целесообразным поддерживать, так сказать, "на слабом огне".

В этой связи мне вспоминается один господин по фамилии ван Шерпенберг, занимавший тогда руководящую должность в отделе торговой политики МИД. Мне приходилось часто встречаться с ним на переговорах о заключении торговых соглашений. И когда он догадался - так мне кажется, - что я, как и он сам, являюсь противником нацизма, он временами испытывал потребность поделиться со мной тем, что накопилось у него на душе. Он явно хотел излить свою душу, выразить свое негодование тем, что не давало ему покоя. А он был очень хорошо осведомленным человеком.

Я знал, а господин ван Шерпенберг и не подозревал об этом, что он когда-то был близок к партии социал-демократов и что его жена, дочь известного бывшего президента Рейхсбанка Шахта, в годы своей молодости была связана с левой студенческой организацией. Это, собственно говоря, мне импонировало. Но, выражая свое негодование в наших беседах за обеденным столом, он обычно был столь громогласен, что не только посетители за соседними столиками, но и обслуживающие нас официанты настораживались. Эта громогласность Шерпенберга объяснялась прежде всего тем, что он был глуховат, а также тем, что он, очевидно, считал: никто не посмеет заподозрить в чем-либо его, зятя известного всем Шахта.