В старом Каире нет ни уличных табличек, ни номеров домов. В конце концов кучер остановил лошадей и признался в том, что я уже давно подозревала: он понятия не имел, куда ехать. Когда Эмерсон указал на улицу – вернее, на промежуток между двумя домами – кучер заявил, что туда не поедет. Он знал эту улицу – дальше она сужалась ещё сильнее, и не было возможности развернуть лошадей.

– Подождите нас здесь, – сказал Эмерсон. Помогая мне вылезти из кареты, он не смог удержаться от замечания:

– Я же говорил тебе не надевать это платье, Пибоди. Я думал, что нам, вероятно, часть пути придётся идти пешком.

– Так почему же не высказал эти мысли вслух? – спросила я, подтягивая юбки. – Ведь ты же бывал раньше здесь, не так ли?

– Несколько лет назад. – Эмерсон предложил мне руку, и мы пошли. – Кажется, дальше по этой улице. По-моему, Мак-Кензи оставил указания, но они не... Ах да, вот и сабиль (фонтан), о котором он упоминал. Первый поворот налево.

Мы прошли совсем немного, когда проход сузился настолько, что стало невозможно идти рядом. Он был похож на туннель: высокие, закрытые фасады старых домов поднимались с обеих сторон, а выступавшие балконы почти нависали над головой. Я забеспокоилась:

– Что-то не так, Эмерсон. Здесь очень темно и грязно. И ни единой души с тех пор, как мы миновали фонтан. Мистер Мак-Кензи, несомненно, не может жить в подобных трущобах.

– Здесь нет архитектурных различий по классам, богатые особняки примыкают к бедным домам. – Однако голос Эмерсона отражал мои собственные сомнения. Он остановился: – Вернёмся назад. Рядом с сабилем стояла кофейня, мы спросим у них.

Но было уже слишком поздно. Узкая дорога освещалась только фонарём, который какой-то рачительный хозяин дома повесил над дверью в нескольких футах позади нас, и он отбрасывал достаточно света, чтобы мы увидели в тени неподалёку громоздкие силуэты нескольких мужчин. Их тюрбаны бледнели в темноте.

– Проклятье, – спокойно произнёс Эмерсон. – Становись за мной, Пибоди.

– Спиной к спине, – согласилась я, занимая позицию. – Чёрт побери, почему я вышла без пояса со снаряжением?

– Попробуй эту дверь, – предложил Эмерсон.

– Заперта. А впереди нас тоже ждут, – добавила я. – По меньшей мере, двое. А у меня всего лишь хлипкий вечерний зонтик, изготовленный под платье, а не тот, который я обычно ношу.

– Великий Боже! – воскликнул Эмерсон. – Без твоего зонтика мы не посмеем встретиться с ними лицом к лицу на улице. Стратегическое отступление кажется единственным решением. – Он резко развернулся и пнул дверь, которую я проверяла. Замок со скрежетом вылетел прочь, дверь распахнулась. Эмерсон схватил меня за талию и втащил внутрь.

Визги и переполох приветствовали моё внезапное появление. Двое мужчин, находившихся в комнате, сбежали, оставив тихо булькавшие наргиле (кальяны). Эмерсон последовал за мной и захлопнул дверь.

– Это их не остановит, – заметил он. – Замок сломан. И нет достаточно тяжёлой мебели, чтобы устроить баррикады.

– Но здесь же есть другой выход. – Я указала на занавешенный дверной проём, через который скрылись мужчины.

– Если придётся – посмотрим. – Эмерсон прислонился к двери, подпирая её плечами. – Мне не нравятся тёмные переулки, и я бы предпочёл не полагаться на доброту чужаков – особенно таких, которые обитают в подобных кроличьих норах. Давай подумаем о других возможностях, пока у нас есть минута передышки…

Звук, проникший к нам сквозь хрупкие дверные панели, прервал его фразу. Я вздрогнула, а Эмерсон выругался:

– Это кричит женщина! Или ещё хуже – ребёнок!

Я бросилась к нему.

– Нет, Эмерсон! Не ходи туда! Это может быть ловушкой!

Крик повторился – высокий, пронзительный, дрожащий. Он поднялся до фальцета и оборвался. Эмерсон пытался ослабить мою хватку, а я что было сил старалась удержать его, наваливаясь всем своим весом.

– Это уловка, говорю тебе! Они знают тебя, твою рыцарскую натуру! Они боятся напасть на нас обоих и надеются выманить тебя из убежища. Это не простая попытка ограбления – нас сознательно сбили с пути!

Моя речь была не такой размеренной, потому что Эмерсон, судорожно вцепившись в мои руки, неистово пытался освободиться. И только когда из моих уст вырвался крик боли, он опомнился:

– Зло уже совершено, что бы там ни случилось, – вымолвил он, запыхавшись. – Теперь она молчит... Прости, Пибоди, если я причинил тебе боль.

Его напряжённые мышцы расслабились. Я прислонилась к нему, пытаясь овладеть собственным прерывистым дыханием. Мои запястья продолжали ныть, будто их сжимали в тисках, но я испытывала странный, иррациональный трепет.