Обнаружение сумм, превышающих официальные доходы коррум-панта, могло послужить решающим доводом для следствия. Хотя в наше время лишь полные идиоты легализуют деньги, добытые преступным путем, на депозитных счетах…

Витя Шульгин с раннего утра и до упора сидел «на ушах». Прослушивал фонограммы разговоров Левандовского, до которых прежде не дошли руки. Отсеивал производственную и бытовую шелуху, выискивал малейшие намёки на противоправную деятельность.

Также он слушал по «горячей линии» текущие переговоры Шаталовой и Темляка со всеми абонентами. Кабинетная муторная сидячка (занятие, на первый взгляд, ерундовое) изматывала постоянным напряжением.

Витьке с его поджелудочной приходилось вдвойне тяжко. Он питался по мудрёной схеме, соблюдая белковую диету, принимал ферменты и по часам делал себе инъекции инсулина. К вечеру выглядел, как изуверски выжатый лимон. Жёлтый, сморщенный и вялый. Пытался хорохориться, но получалось у него это бесталанно.

Яковлев, раздражённый пробуксовкой, злился на всех и на Витю в том числе. Однако сдерживался, умом понимая, что содержание контролируемых телефонных разговоров не от Шульгина зависит.

Повод докопаться майор всё-таки нашёл, завиноватив опера в пассивности. Ещё в понедельник был увезён в управление компакт-диск с оперативной съёмкой. С резолюцией руководства Яковлев отдал видео в техотдел для расшифровки невнятной фразы Левандовского в момент получения денег. Эти несколько слов могли прояснить многое.

Шли третьи сутки, а результата не было. Отговорок типа «им говорят, они не делают», Яковлев не принимал.

– Сколько раз ты звонил технарям, Виктор Палыч?! Два?! А надо было двадцать два! Здесь надо измором брать! Мы не в частной лавочке, им заместитель начальника управления поручил! Объясни так, чтоб эти очкарики прониклись!

Предвидя повторение в конце дня беспонтового разговора с Шульгиным, майор понимал его неизбежность. Руководитель обязан добиваться исполнения поставленной задачи, как бы ему не обрыдло гавкать на подчинённого.

Витя опередил, прозвонился по внутреннему:

– Тимур, зайди срочно! По нашей теме базарят! – от возбуждения опер забыл субординацию и перешёл на жаргон.

– Что именно?! – пребывать в неведении минуту, требовавшуюся для восхождения на третий этаж, Яковлеву было невмочь.

– Шаталова с каким-то Олегом Геннадьичем сговаривается менять доллары!

Майор рванул из кабинета вон. Плечом высадив дверь, оставил её распахнутой, игнорируя правила внутриобъектового режима.

26 мая 2004 года. Среда.

18.15–19.10

Репутация не позволила Сизову покинуть зал сразу после объявления о переносе судебного заседания. Юркость защитника клиент воспринял бы как безразличие к его судьбе. Пришлось задержаться у «клетки», выдать пару ободряющих фраз, посулить до этапа решить вопрос с передачей, а по возвращении из СИЗО – навестить сидельца в изоляторе.

Круглые часы на стене показывали четверть седьмого пополудни.

Молодцова гнала дело в присущей ей манере, до последнего свидетеля. Знала, если томящихся в коридоре граждан перебить на следующую неделю, половина не явится.

У других судей уже в половине шестого конвоиры начинали ёрзать на стульях и демонстративно щёлкать наручниками. Им предстояло вернуть арестантов в ИВС, сдать их, разоружиться. Всё это требовало времени. Перерабатывать милиционеры не желали. Просьбы судей задержаться парировали доводом: «Будут платить, как вам, будем сутками впахивать». Не лишённый резона аргумент отдавал хамством. Проглатывая его, служители Фемиды подстраивались под распорядок конвоя. Только Молодцова игнорировала милицейские капризы.

Причина крылась в особом отношении руководства УВД к Евгении Марковне. Уважения она добилась давно, принципиально рассматривая дела о наиболее тяжких преступлениях. После назначения Молодцовой председателем суда её авторитет взлетел на заоблачную высь. Ссориться с ней было себе дороже.

Это понимали все участники процесса, в том числе, Сизов, безропотно дожидавшийся, пока их честь соизволят закруглиться. Внутри адвоката бурлила тревога. Застряв в суде, он рисковал упустить зампрокурора Кораблёва, с которым намеревался серьёзно обсудить вопрос освобождения Левандовского.

Выпорхнув, наконец, истомившейся птахой на волю, Сизов устремился по Чапаева в сторону прокуратуры. Кабы не светлое время суток и не обилие прохожих на улице, перешёл бы на спортивную трусцу. По дороге наскоро выкурил сигарету. На финишном отрезке облегчённо перевёл дух. Фрамуга замовского окна была широко открыта, изнутри доносились голоса.

Перед дверью кабинета адвокат откашлялся, постучал согнутым пальцем по ручке и, не дожидаясь ответа, заглянул в помещение.

– Добрый вечер. Примите, Александр Михайлович? Буквально пять минуточек отниму.