…но отчего все тело, словно каменное?..

— …Вы слышите меня, барон?.. — опять всверлился все тот же голос. — По-моему, слышать вы уже в состоянии… — И поскольку фон Штраубе ничего не отвечал, князь тьмы приказал своим подручным бесам: — Довольно ждать, я должен с ним переговорить. Дайте ему понюхать!

…Что-то снова поднесли ему к лицу. Он вдохнул, и это было так, будто тысячи иголок вонзились в горло и в нос. Фон Штраубе вздрогнул всем своим окаменевшим телом, что тут же отозвалось волной боли в голове и в каждом суставе, и открыл глаза.

— Живой, вполне живой! — снова захихикал бес, и в этом бесе барон, к немалому удивлению, вдруг узнал своего домохозяина лекаря Мюллера.

Неужто его домохозяин теперь — прислужником в преисподней?.. А ведь и впрямь (как же он прежде не замечал?) всегда чем-то походил на беса, на эдакого толстенького беса с мелкими лживыми глазками, с неровными волосами, по бокам головы топорщившимися в виде рожек.

Другой бес, что рядом с ним, был, напротив, худ и совершенно лыс. Только лукавство, одинаково искрившееся в глазах, выдавало их родственность.

— Живой, отчего бы не живой? — подхихикнул этот второй бес. — Как и было велено вашим сиятельством.

Взор фон Штраубе был еще нечеток, к тому, же единственный тут источник света — свеча, стоявшая у него в изголовье — не позволял разглядеть во тьме того, к кому оба они обращались, называя «сиятельством».

Однако он сумел понять, что лежит в самом настоящем гробу. Отчего же тогда в гробу, коли в самом деле жив? И отчего каменность такая во всех суставах?..

В следующий миг он разглядел что-то белое, стоявшее сбоку от него… Боже, то был человеческий скелет. Стоял и смотрел на него пустыми глазницами и скалился приоткрытым ртом…

Быть может, и он сам уже обращен в такой бестелесный же скелет?..

Фон Штраубе сдавил пальцы в щепоть — единственное, на что у него доставало сил. Нет, пальцы явно были пока что вполне из плоти.

Затем бесы раздвинулись, и меж ними возникло чье-то лицо, длинное, худое, с крючковатым носом; казалось, оно, это лицо, лишенное всякой опоры, просто само по себе висит в темноте. Лишь после фон Штраубе сообразил, что хозяин лица облачен в черную мантию, которой не разглядеть, ибо она так же черна, как окружающая тьма.

— Изыди, Сатана… — Он думал, что слова опять загаснут, не сумев вырваться у него из груди, однако на сей раз услышал звук своего голоса.

— О, нет, нет! — насмешливо отозвалось лицо. — Вы, барон, меня явно не за того приняли.

Фон Штраубе, превозмогая боль в груди, нашел силы спросить:

— За кого же мне вас тогда?.. — На окончание вопроса сил уже не достало.

— Если угодно, можете именовать меня «вашим сиятельством», — отозвался незнакомец. — Да и не думаю, чтоб мое имя сейчас занимало вас более всего прочего. Быть может, вы сперва хотели бы получить ответ на какие-либо другие интересующие вас вопросы? А я попытаюсь быть к вашим услугам в меру моих сил.

— Почему я лежу в гробу? — спросил фон Штраубе уже без прежнего усилия над собой — боль и каменная омертвелость членов понемногу уходила.

Оба беса снова хихикнули, но «их сиятельство» взглянул на них довольно строго, и они тут же оборвали свои гнусные смешки.

— Тут самый простой ответ, — сказал он. — Никакого, поверьте, ритуала. Просто в этом помещении — уж не взыщите — не оказалось другого ложа; по мне, все-таки лучше так, нежели чтобы вы лежали на полу... Ну давайте, давайте другие ваши вопросы!

— Где я?.. — проговорил барон. — И что со мной?..

— Начну, пожалуй, с ответа на второй ваш вопрос, — тут же отозвался незнакомец. — Если помните, с неделю назад вы изволили в доме у господина Мюллера провалиться вместе с лестницей.

Бес, довольный, что его упомянули, заулыбался маслено, закивал.

— С неделю? — переспросил фон Штраубе — без всякого, впрочем, удивления. Столь же малым у него, наверно, было бы удивление, узнай он, что с тех пор прошла минута, или же год, или же век.

— Если быть более точным — шесть дней, — поправилось «их сиятельство». — И, надеюсь, вы уже понимаете, что это падение было отнюдь не случайным. Ох и трудно ж мне было с вами! Все наши прежние предприятия оборачивались крахом. Тем не менее одного вы все-таки не учли — что дом, где вы изволили снять жилье, принадлежит никому иному, как нашему господину Мюллеру.

Тот снова подобострастно закивал и еще более размаслился в улыбке, так, что казалось, нутряное масло вот-вот потечет из пухлых щек.