Так же единодушно как Леви был избран главой экспедиции, так и я благодаря привилегии возраста и расположению товарищей по «рюкзаку и веревке» был назначен начальником оперативной части, то есть всех работ под землей.

Наши расчеты оказались правильными: обследование, начатое 7 августа, закончилось 19-го.

В интервале между этими двумя датами развернулось, как теперь называют, «самое фантастическое спелеологическое предприятие всех времен», во всяком случае исследование самое необычайное, самое смелое изо всех мною предпринятых; о нем ниже и будет речь.

В пятницу 7 августа 1953 г. в 8 часов утра священник экспедиции отслужил на открытом воздухе первую мессу; в дальнейшем она служилась каждый день.

Алтарь — простой неотесанный стол, который дали наши друзья пастухи, — поставлен вблизи их хижин и наших палаток на покрытом травой бугристом склоне с выступающими ребрами горных пород. Небо лазурной синевы; в ослепительном солнечном свете окружающие белые известняки почти нестерпимы для глаз; там и сям возвышаются узловатые сосны, и многие из них, пораженные молнией, как выбеленные скелеты, протягивают к небу искривленные стволы и сучья. На востоке на испанской стороне, выступая среди массы безыменных вершин, на фоне синевы неба гордо высятся пики Арла и Ани, в то время как на западе вырисовываются вершины Ори, Вотур и другие.

Журналисты, представители кино и фотографы, ждавшие уже несколько дней и упрекавшие нас в том, что мы заставляем их терять время, наконец получили занятие. Не думаю, чтобы когда-нибудь папская месса так усердно снималась на кинопленку и фотографировалась, как эта скромная месса в горах, служившаяся под несмолкаемое щелканье фотоаппаратов и стрекотание кинокамер. Толпа молящихся была самая разнообразная: бок о бок стояли французские, бельгийские, испанские и итальянские спелеологи, беарнские пастухи, погонщики мулов — баски, жандармы, карабинеры и даже парашютисты из По, приехавшие за своими парашютами.

Совершал богослужение молодой бельгийский священник-рабочий. Он обратился к Леви с просьбой принять его в экспедицию с единственной целью быть под рукой для отправления требы, если случится несчастье. Леви ответил согласием, но предупредил, чтобы тот, помимо какого-нибудь несчастного случая, не рассчитывал на спуск в пропасть, так как места очень ограничены и строго распределены между спелеологами. Поэтому аббат Атту (надо заметить испытанный спортсмен и чемпион по прыганию с шестом) обязанности священника исполнял полчаса в день, а остальное время был поваром, мыл посуду, участвовал в дальних и трудных походах за водой с Андре Лессом, Моризо и Вернем — тремя постоянными исполнителями этой довольно бесславной, но насущно необходимой обязанности. Словом, аббат Атту («а tout faire» [38] , как его в шутку называли) заботился одновременно о нашем духовном и физическом благе — о «пище земной и небесной».

По окончании служения весь интерес обратился к пропасти, где только что закончили установку новой лебедки, спроектированной и сконструированной инженером-электриком Квеффелеком, новым человеком в спелеологической среде, где он сразу почувствовал себя дома и с самого же начала воспылал страстью к пропастям и пещерам. Эта лебедка, вызвавшая восхищение знатоков и своей безупречной работой завоевавшая сердца самых малоосведомленных в механике, работала от электрогенератора и была снабжена усовершенствованными приспособлениями. Описывать я их здесь не могу, но упомяну только, что от них сохранилась в памяти великолепная распределительная доска, где между циферблатами и манометрами есть три лампочки — зеленая, белая и красная; загораясь, они служат предупреждением: «Внимание», «Опасно», «Стоп».

Итак, доверив себя Квеффелеку, его помощнику Пьерру Луи, Россини и их машине, надлежащим образом снаряженный, затянутый ремнями нейлонового костюма парашютиста, с головой, защищенной огромной шарообразной каской летчиков-реактивников, я стоял у отверстия пропасти.

Окруженный группой заботливых товарищей, внимательных к малейшей детали снаряжения и к предстоящему маневру, я чувствовал себя пчелиной маткой, окруженной пчелами-работницами. Бидеген надел мне под каску телефонные наушники, Дельтейль поправил и укрепил ларингофон [39] , Пьерр Луи закрыл и тщательно завинтил карабин, который теперь будет соединять меня с концом троса, намотанного на барабан лебедки. Было очень жарко, я задыхался в массе одежды и двух комбинезонах, из которых один был водонепроницаемым.

Но это еще было не все: помимо тяжелого рюкзака, Третар и Янссене подвесили к кольцам лямок по матросскому мешку весом 30 килограммов каждый! Под этой нагрузкой я зашатался; в это время Леви сунул мне в руку клочок бумаги:

— Вот список концентрированных продуктов в правом мешке, — пояснил он, — нужно все предвидеть; если случится авария с машиной или произойдет что-нибудь другое и вам придется ждать одному на дне, то у вас будет еды на четыре дня.

Если бы я даже никогда не бывал в таких условиях, если бы я еще не осознал серьезности момента, то последних приготовлений и этого последнего напутствия было бы достаточно, чтобы понять, что, как говорят в Испании, пробил «I’heure de verite» («час истины»).

Но я был подготовлен, а вся сцена живо напоминала прошлогоднюю, когда Марсель Лубен готовился спуститься в пропасть, ставшую его могилой.

В тот день солнце так же метало горячие лучи в известняковую, перегретую чашу преддверия пропасти, где взволнованно суетились все те же верные соратники.

Наверху над нашими головами виднелась приземистая будка лебедки и склонившиеся над механизмом управления фигуры. По скалистому краю выемки выстроились, прижавшись друг к другу, туристы, пастухи, карабинеры, фотографы с аппаратами, кинооператоры и среди них Пьерр Аккос — историограф экспедиции, собиравшийся занести первую запись в «Журнал погружений», в который он намеревался записывать все, что касается спуска в пропасть каждого из нас в отдельности: время погружения и подъема и различные инциденты.