Подготовлялся «поход». Выяснилось, что склады не удастся вывезти, — стало быть, они при отступлении должны достаться врагу. Решено было поэтому немного подкрепить интернированных к предстоящим им новым испытаниям.

С начала мая рабочих перестали посылать в город. Все интернированные целый день проводили в лагере. «Молочники» и другие случайные информаторы рассказывали, что в Вайсенбурге паника: ожидают прихода врага. Война кончалась.

— Приближение фронта. — Эвакуация лагеря на юг, за Дунай, откуда Гитлер собирался оказать «последнее сопротивление». — Пешим строем, колонной в несколько сот человек, на юг Германии. — Трагедия в деревне Рупперсбах, вызванная ретивым бароном-комендантом. — Залп по толпе интернированных: один убит, другой ранен. — Немецкая армия, обгоняя нас, бежит. — Прохождение через баварский город Айхштетт. — Остановка в деревне Мекенлоэ. — Приют на сеновале в риге для всех интернированных. — Бегство немецкой охраны. — Разыгравшееся на наших глазах сражение у Мекенлоэ. — Опасная ночь. — Фронт перевалил через наши головы. — Приход американцев. — Всеобщее ликование. — Размещение по квартирам местных жителей. — В гостях у пастора Штиха. — Нападение бродячих немецких отрядов на отдельных людей и на группы путников.

В субботу, 21 апреля 1945 года, с утра нам было объявлено, что лагерь эвакуируется, и предложено приготовиться к выступлению пешком в тот же день. Из вещей разрешалось каждому брать с собою не более 30 килограммов, а остальное следовало упаковать и оставить на хранение в кладовой лагеря. Для транспорта багажа обещаны были три-четыре подводы, которые должны были сопровождать колонну интернированных.

Начались лихорадочно-поспешные сборы. Я взял с собою два небольших чемоданчика: в один, размерами побольше, уложил главным образом белье, в другой, совсем маленький, — рукописи. Белье я решил сдать на подводу, а рукописи нести самому. «Богачи» горевали, что не могут захватить с собой всю накопленную картошку. Бывший учитель украинец Букато, друживший с «профессорами», пришел в нашу комнату, чтобы распить с товарищами заработанную в городе и принадлежавшую ему бутылку красного вина. Достался глоток и мне.

Часть интернированных, больных и стариков, в том числе профессор Вейнберг, оставалась в замке. Простился с ними.

В 7 часов вечера всех собравшихся в поход выстроили во дворе, на плаце. Но внезапно разразился ливень. Мы вернулись часа на полтора в замок. За это время удалось немного полежать и набраться сил к походу. Потом снова выстроились на дворе. Начался подсчет собравшихся в дорогу. Фельдфебель и унтера все сбивались в счете. Наконец за дело взялся заместитель коменданта майор фон Ибах, который твердо установил, что в путешествие отправляется 349 интернированных.

В 10 часов вечера длинной колонной, построенной по четыре человека в ряд, мы вышли за ворота крепости.

— С богом! — произнес. Изюмов.

— С богом! — повторил за ним и атеист Стойлов.

Стояла чрезвычайно ранняя весна. Все кругом зеленело. Отрадно было покинуть опостылевший замок и очутиться среди природы.

Взяли направление на город Айхштетт. Однако никто не знал, является ли Айхштетт конечным пунктом нашего путешествия или нет. Говорили только, что в Айхштетте имеется старый монастырь, в огромных зданиях которого найдется достаточно места, чтобы разместиться всем интернированным. Но позже мы узнали, что приказано было все население и нашего лагеря для интернированных, и многочисленных концентрационных лагерей отвести за Дунай, откуда Гитлер собирался оказать врагам «последнее сопротивление». Нас вели в город Ингольштадт на Дунае.

Любопытно, конечно, представить себе, какое положение заняли бы при ставке главнокомандующего немецкой армии сосредоточенные за Дунаем обитатели лагерей. Вернее всего, что все они были бы уничтожены гитлеровцами.

Комендант фон Гоувальд уехал вперед машиной. Нас сопровождали фон Ибах, три офицера, подчиненных коменданту, фельдфебель Вельфель и отряд солдат, который редкой цепью окружал всю колонну.

Впереди шли старики: Богдаша, похожий одновременно на Троцкого и на Ганди, певец Яров, Бродский и другие. За ними следовали тоже немолодые «профессора», капитаны и затем все остальные. Так как старики особой быстроходностью не отличались, то и вся колонна подвигалась вперед медленно, не спеша.

На расстоянии приблизительно одного километра шла за нами выведенная в тот же вечер из Вюльцбурга колонна из 140 человек советских офицеров.

Скоро стемнело. Мы перевалили через горы, миновали хвойные леса. На светлом небе засияла яркая луна, и нам нельзя было пожаловаться на отсутствие красоты в пейзаже.

По дороге попадались обломки разбитых бомбами автомобилей, полуразрушенных зданий. За нами слышна была сильная канонада, пылало зарево: подвергались бомбардировке и горели, очевидно, Вайсенбург и Эллинген. Возможно, что англо-американцами был уже занят замок Вюльцбург. Война гналась за нами по пятам.

С короткими перерывами на отдых мы шли всю ночь и только в 6 часов утра 22 апреля достигли селения Рупперсбах, лежащего в 18 километрах от Вюльцбурга. Погода неожиданно по-весеннему изменилась: подул холодный ветер и повалил снег. Между тем, вопреки нашим предположениям, в Рупперсбахе не оказалось никакого приготовленного для нас помещения. Мы расположились на деревенской площади, причем кто стоял, кто присел где-нибудь на завалинку или облокотился на низкий заборчик. Фон Ибах и Вельфель суетятся, кого-то и что-то ищут, а мы ждем. Усилившийся резкий ветер жжет нам уши и щеки, легкие пальто и шинели не хранят от мороза. Начинается замерзание.

Против меня оказался на некотором расстоянии гражданин Ковган, бывший шофер советского посольства в Праге. Наши глаза встретились. Ковган издалека покачивал головой, как бы выражая мне сочувствие и в то же время признавая безнадежность общего нашего положения. Если бы я был духовнее, я бы увидал ангела смерти, стоящего у него за плечами.

Только через час найдены были помещения и для интернированных, и для офицеров. Я, Изюмов, Стойлов и десятка два других интернированных оказались в одном из классов рупперсбахской школы. Тут мы ночевали на соломе, разостланной на полу. Помню, как старый и дряблый Стойлов, лежа рядом со мной, блаженно и почти истерически хихикал: над нами была крыша, тело согревалось на соломе.