От его мужественного облика веяло чем-то близким, родным. Я пытался хоть в мыслях, хоть на мгновение ощутить себя своим среди летчиков, курсантов. Но горькая действительность уже не отпускала меня.

— Что ж рассказывать… и так все видно, — понурив голову, проговорил я. — Был на фронте, в разведроте… ранило миной… оторвало обе руки. Теперь вот сделали искусственные пальцы, — заторопился я, показывая забинтованную культяшку. — И этому рад. — И, опасаясь новых вопросов, поспешил переменить тему: — Ну а как вы, где теперь?

— Я… — словно очнувшись, переспросил он. — Что я? У меня все в порядке. После того как школу расформировали, попал в бомбардировочную авиацию. Летал на Илах, был ранен, горел… Госпитальные палаты мне тоже знакомы. Сейчас осваиваю новую машину. А там — снова на фронт. О ребятах из авиашколы знаю совсем немного. Слышал, правда, что ваш инструктор, Меденцов, воевал в истребительном полку, отличился. Награжден орденом Красного Знамени, потом командовал эскадрильей…

Постояли еще немного, делясь воспоминаниями. Вдруг он спохватился.

— Ты извини, Анатолий, я ведь никак не ожидал встретить тебя… здесь. Нечем даже угостить. Может быть, тебе что-либо нужно? Ты не стесняйся, я достану.

— Спасибо, товарищ капитан, — стал отказываться я. — Питание здесь хорошее, а больше… Что ж мне надо?

— Ну, мало ли. Куришь? — поинтересовался он.

— Нет, не курю.

— Это хорошо. Ну, ладно, я сам что-нибудь придумаю. Лежал ведь в госпитале, знаю, как надоедает одна и та же еда. Ты в какой палате?

— В восьмой.

— Добро. Ну, мне пора, — взглянул он на часы. — Прощаться не буду, я еще зайду. — И, не оглядываясь, быстро пошел к двери.

К вечеру, как и обещал, он снова был у меня. Принес печенье, плитку шоколада, даже немного мандаринов. Такой роскоши я не видел с начала войны.

Капитан давно ушел, а я все еще оставался под впечатлением встречи. Надо же — увидеть друг друга в чужом городе! Мне все не верилось, что это и впрямь был он, мой бывший командир.

Звонарева в нашей летной школе знали все. Еще бы — участник боев в Испании, награжден орденом Красного Знамени. Ни один курсант не допускался к самостоятельному полету, пока с ним лично не слетает комэска, так называли мы между собой командира эскадрильи. Если у тебя все получалось нормально, комэска не вмешивался. Он спокойно посматривал по сторонам, мурлыча песенку. Иногда вносил незначительные коррективы. Но если самолет начинал беспомощно болтаться в воздухе, Звонарев решительно отбирал управление, и ты мог быть уверен, что на земле предстоит изрядная головомойка.

Недоучек он не терпел, а за словом в карман никогда не лез. Впрочем, распекал нас не от злого нрава, и курсанты не обижались. Он постоянно внушал, что с воздушным океаном шутки плохи. С ним мы чувствовали себя, словно воробьи под крылом у степного орла.

Он и сейчас летает, воюет, а я… Но что травить себе душу? Неужели ты такой беспомощный, никчемный человек? Да быть этого не может! Тебе сделали искусственные пальцы. Они шевелятся, работают. Ты скоро сможешь писать, а это значит, сможешь учиться. И пора, наверное, всерьез пошевелить мозгами: чем и как тебе заняться после госпиталя.

Если нас навещали шефы, это всегда был маленький праздник. Госпиталь есть госпиталь, все тебе примелькалось, все надоело до тоски сердечной. Иной раз даже с друзьями по палате за целый день словом не перебросишься — о чем? А тут приходят раскрасневшиеся с мороза молодые девушки — и все вокруг них вроде светлее становится. Над нашей палатой шефствовали Женя и Алла, студентки университета.

В графин на столе девушки поставили живых цветов, и где только достали в такое время? В комнате сразу повеселело. Навели порядок на подоконниках, тумбочках.

Понемногу разговорились. Женя и Алла были с одного факультета, физико-математического, учились на третьем курсе. Приезжие, жили в общежитии.

— Девушки, не скучно у вас там, ребят-то, наверное, мало? — свободно встрял в разговор Димка Молоканов.

— Особенно скучать не приходится, — покраснела Алла. — Программа в университете напряженная, потом общественная работа, домашние дела… Времени свободного почти не бывает.

— А ребят у нас действительно мало, — добавила более смелая Женя. Выглядела она старше своей подруги, была рассудительная, спокойная. — На нашем курсе, например, всего двадцать человек, в основном инвалиды войны.

— Не густо! — посочувствовал Димка. — Но вы не унывайте. Скоро фашистов разобьем и все к вам вернемся.

— Девчата, принимайте и меня грамоте учиться, — пошутил Кузьма Белоконь.

— Отчего же не принять, дядя Кузьма? — засмеялись девушки. — Только выздоравливайте поскорее!

Иногда в госпиталь приезжали артисты, и это уже было настоящим событием. Вниз, в большой зал бывшего ресторана, спускались все, кто хоть как-то мог передвигаться. Иных приносили на носилках, Ваню Несбытнова, например. Он располагался «в первом ряду», и, хотя аплодировать не мог, «браво!» и «бис!» кричал громче всех. Ясно, что ни рядов, ни сцены как таковых не было, артисты стояли в двух шагах от зрителей. Сестры, врачи, забинтованные раненые… А все-таки было здорово! Артисты словно догадывались, чего нам не хватает. В программу включали много легких, веселых номеров, некоторые из них приходилось исполнять по нескольку раз.