Здесь происходила встреча с исламом и византийским христианством, то есть с гораздо более развитыми культурами. В графство Барселона, в маленькие королевства, теснящиеся на горах Арагона, Наварры, Леона, Галисии, через аванпосты в дельте По, через Феррару, Комаккьо, Венецию и особенно Рим — город встречи эллинизма и латинской культуры, город, обращенный к Константинополю, завидующий ему и ослепленный его блеском, — проникали семена прогресса, идеи, знания, предметы роскоши и удивительная монета золотой чеканки, которой утверждалось материальное превосходство культур, соприкасавшихся на Юге с латинским христианством.

Огромный континентальный организм, собранный под властью Карла Великого, был весьма разнородным. Острейшие противоречия, отражавшиеся в самых заурядных проявлениях повседневной жизни, вызывались все еще ощутимым римским влиянием. Где-то, как в Северной Германии, это влияние полностью отсутствовало. Где-то, как в Баварии или Фландрии, — начисто стерлось нашествием варварских племен. В иных областях, как в Оверни, окрестностях Пуатье или на юге Альп, в тех краях, где города сохранились лучше и в речи слышался латинский акцент, оно, напротив, было живо. Прочие противоречия объяснялись влиянием различных народов, которые в эпоху раннего Средневековья обосновались на Западе. Об этом напоминают названия Ломбардии, Бургундии, Гаскони, Саксонии. Память о древних завоевателях поддерживала в аристократии провинций национальное сознание и ксенофобию, заставлявшую бургундца Рауля Глабера презирать аквитанцев, отряд которых он видел однажды — вызывающе одетые и вызывающе веселые, они везли невесту какому-то северному правителю.

Глядя на эту пеструю карту, прежде всего следует обратить внимание на места пересечения, стыка культур. Это особые области, где происходят столкновения, заимствования, обмен опытом, поэтому их культура особенно богата. Таковы Каталония, Нормандия, область Пуату, Бургундия, Саксония и огромная равнина, простирающаяся от Равенны до Павии.

Еще более удивительно глубокое чувство единства, которое на всех культурных уровнях, и особенно в области художественного творчества, характеризует цивилизацию, охватившую столь обширное, с трудом покоренное пространство. Можно указать несколько причин такого тесного родства — прежде всего это необыкновенная легкость на подъем, свойственная людям той эпохи. Население Запада по большей части сохранило привычки кочевого образа жизни. Особенно много времени в дороге проводили правители. Короли, принцы, сеньоры, епископы и постоянно сопровождавшая их многочисленная свита все время перемещались, потребляя на месте производимые в их владениях продукты, переезжали из одного имения в другое, отправлялись в паломничество к святым местам или начинали военную кампанию. Они всегда были в дороге, всегда в седле и прерывали странствия лишь в дождливое время года. Возможно, самым тяжелым лишением для монахов становилась необходимость затвориться на всю жизнь в монастыре. Многие не выдерживали этого — они тоже хотели путешествовать, менять кров, переезжать из одного аббатства в другое. Непрерывное движение, в котором находилась небольшая группа людей, занимавших особое положение и влиявших на создание произведений искусства, благоприятствовало контактам, встречам.

Нужно добавить, что страна, разделенная на множество частей, не знала настоящих границ. Любой человек за пределами родной деревни, где жили его предки, чувствовал себя чужим, а следовательно, был подозрительным и рисковал всем, что имел с собой. За порогом начиналось приключение, и опасность подстерегала путешественника независимо от того, остановился ли он в двух шагах от дома или отправился в дальние края. Можно ли говорить о границе между латинским христианством и остальным миром? В Испании земли, попавшие в сферу влияния ислама, ничем не были отделены от той части страны, которая подчинялась христианским королям. В зависимости от успеха военных экспедиций размеры этой области значительно менялись: в 996 году Мансур опустошил Сантьяго-де-Компостела, а пятнадцатью годами позже граф Барселонский захватил Кордову [29] . Множество мелких мусульманских правителей были подданными государей Арагона или Кастилии и подписали договоры, которые обеспечивали им защиту и обязывали платить дань. Но и под властью халифов существовали и процветали мощные христианские сообщества, непрерывная цепь которых, протянувшись от Толедо до Карфагена, Александрии, Антиохии и далее по находившимся под арабским влиянием берегам Средиземного моря, соединяла на юге Западную империю с Византией. Не уделив достаточно внимания многочисленным связующим звеньям, невозможно понять, почему коптские [30] мотивы занимают такое важное место в романской иконографии, или объяснить стиль миниатюр «Апокалипсиса из Сен-Севера» [31] . Европа XI века была открыта любым влияниям, готова к взаимодействию с другими культурами, с иной эстетикой.

Среди факторов, обусловивших мощное единство верхних этажей культуры, нужно упомянуть по-прежнему скреплявший их цемент отношений, сложившихся в эпоху Каролингов. В течение нескольких десятилетий почти вся Западная Европа существовала под единой политической властью, находившейся в руках сплоченной группы епископов и судей — выходцев из одной семьи, получивших одно воспитание при королевском дворе, регулярно собиравшихся вокруг своего суверена, общего хозяина. Все они были связаны между собой узами родства, общими воспоминаниями и общим делом. Невзирая на расстояния и природные препятствия, аристократия XI века была объединена общими для всех ритуалами, верой, языком, культурным наследием, памятью о Карле Великом — иными словами, престижем Рима и обаянием империи.

Глубокое сходство и тесная связь между различными художественными произведениями возникли благодаря тому, что искусство оставалось верно своему предназначению. В ту эпоху все, что мы называем искусством, или, по крайней мере, то, что от него осталось спустя тысячу лет, самая его прочная, наименее подверженная разрушению часть, не имело иной цели, как положить к стопам Бога богатства видимого мира, дать человеку возможность умерить гнев Всемогущего этими дарами и снискать Его милость. Все великое искусство было жертвой, приношением. В нем больше магии, чем эстетики. Это приводит к пониманию более глубоких характеристик творческого акта на Западе в период между 980 и 1130 годами. Все эти сто пятьдесят лет порыв жизненной энергии увлекал латинское христианство по пути прогресса и давал возможность создавать более утонченные произведения: границы творчества раздвинулись. Тем не менее прогресс зашел еще не так далеко, чтобы разрушить стереотипы мышления и примитивное отношение к жизни. Христиане XI века испытывали гнет непостижимого, чувствовали себя подавленными неведомым миром, который нельзя увидеть воочию, но чье могущество великолепно и волнует воображение. Мысль тех, кто находился на высших ступенях культуры, обращалась к иррациональному. Она была подчинена вымыслу. Вот почему в тот момент истории, в краткий период, когда человек, не избавившись еще от своих страхов, уже располагал средствами для создания весьма эффективного оружия, родилось величайшее и, быть может, единственное религиозное искусство Европы.

Поскольку искусство выполняло функции жертвоприношения, оно целиком зависело от тех, кто в соответствии с занимаемым в социальной иерархии местом должен общаться с силами, управлявшими жизнью и смертью. По традиции, сложившейся в незапамятные времена, эта власть принадлежала королям. Однако Европа в то время становилась феодальной, могущество монархов начинало дробиться и распыляться. В новом мире управление художественным творчеством постепенно ускользало из рук правителей. Оно перешло к монахам, так как процессы, происходившие в культуре, именно их сделали главными посредниками между человеком и областью священного. В результате этого перехода появились многие черты, присущие западному искусству того времени.

«Лишь один царствует в Царствии Небесном — Тот, кто мечет молнии. Справедливо, чтобы в подражание Ему лишь один царствовал на земле...» [32] В XI веке человеческое общество осознавало себя как образ, отражение Града Божьего, то есть ощущало себя царством, монархией. Феодальная Европа действительно не могла обойтись без монарха. Когда орды крестоносцев, бывших примером крайней непокорности, основали в Святой земле государство, оно стихийно сформировалось как королевство. Фигура короля как образец земного совершенства венчает все теории, которые в ту эпоху описывали устройство видимого мира. Король Артур, Карл Великий, Александр Македонский, Давид, да и все герои рыцарской культуры были королями или царями; в то время каждый, будь то священник, воин или даже крестьянин, стремился походить на монарха. Долговечность мифа о короле — одна из основных характеристик средневековой цивилизации. Рождение произведений искусства — главных, самых выдающихся произведений, впоследствии ставших образцами, — особенно тесно зависело от института королевской власти, от его функций, внутренних возможностей. Тот, кто хочет проследить связь между социальными структурами и художественным творчеством, должен внимательно проанализировать, на чем основывалась и как реализовывалась в ту эпоху монархическая мощь.