Княжеская власть в Анжу также оказалась прочной, ибо ее граф ставил каменные крепости и устраивал успешные военные походы на бретонцев, нормандцев, франков и готов. Таким же образом действовали граф Барселоны, граф Арля, герцог гасконцев, выводившие все конное войско на грабежи в соседние пределы, сохраняя в самом княжестве полную власть. Сила властителей зиждилась на угрозе: ведь враг стоял у границы, и он мог вторгаться на его землю, чтобы возвращаться с добычей, предназначенной для щедрого раздаривания. Государи, перед которыми открывались ворота замков, появлялись на угрожаемых границах королевства в приграничье как завоеватели или как освободители «отечеств».

Государи глубинной Франции, такие, как герцог аквитанцев, пользовались, конечно, большим уважением. Они были связаны кровным родством с императорами, с великим блеском совершали дальние паломничества, собирали вокруг себя других государей на пышные церемонии по случаю обретения или перенесения славных реликвий, приглашали на церковные соборы епископов, делали щедрые пожертвования на украшение святых мест. На огромных пространствах они с охотой выполняли свои миротворческие властные функции, внешне напоминавшие те, которыми обладали такие властители, как Карл Лысый или Оттон III. Можно задаться вопросом: а не позволяли ли эти государи, переезжая из замка в замок, обманывать себя подобным великолепием, забывая о том, что надо прежде всего утвердиться на местном уровне? Фактически их властная сила распадалась, и независимость крепостей заставляла юрисдикцию князя и юрисдикцию графов, его подчиненных, по выражению А. Дебора, «съеживаться». Продолжалось раздробление «бана» — права вершить суд. Это ясно просматривается на юге бургундского края. В начале XI века граф Макона, член очень древнего рода герцогов Бургундии, уже в течение некоторого времени не имеет верноподданической связи с герцогом. Но именно в этот период сиры замков перестают приезжать на съезды, на которых герцог разбирал споры, и поэтому решения съездов уже не действенны. 50 лет спустя в руках у графа остаются лишь ниточки и узелки той пространственной сети, на которую распространялись его мироохранительные полномочия. Такими узелками и ниточками являлись городские цитадели, источники его власти, старинные дороги, вернее, то что от них сохранилось с римских времен, несколько мест сбора дорожных пошлин, несколько башен, разбросанных тут и там. Владельцы главных крепостей сами вершили правосудие, выступали посредниками в спорах между своими рыцарями, а их приказчики судили бедняков в свою пользу. На южной границе графства, которая являлась также границей королевства, господин замка Божё завершал создание небольшого княжества. Оно, не в пример другим, не было разодрано на части и поэтому его ожидало блестящее будущее.

Сходный процесс разъединения наблюдается в герцогстве Франции. Роберт Благочестивый рассуждает вместе с императором о всеобщем мире. В то же время на территории, унаследованной Робертом от своего предка Гуго Великого, из-за нерадения и беспечности его потомка усиливается самостоятельность сеньоров башен, некоторые из них присваивают себе графские титулы. Конечно, эти сиры приходят на помощь своему государю, во второй трети XI века они вместе с его родней и старшими слугами образуют самую значительную и самую устойчивую часть королевского, окружения. Но в своих собственных владениях эти господа пользуются всеми королевскими правами, которые рассматривают в качестве наследственного достояния.

Но как бы далеко ни зашло раздробление власти, всюду сохранялась опиравшаяся на слова, на титулы идея о том, что эта власть носит публичный характер. Благодаря посредничеству графа, благодаря посредничеству герцога она поднимается с одного уровня на другой, но источником ее является Господь, которого представляет на земле король — помазанник Божий. На князей король смотрел как на своих подданных. И они считали себя таковыми, если даже добивались, подобно Вильгельму Нормандскому, короны вне королевства Франции. У этих государей, однако, существовало свое собственное представление о верности. Об этом свидетельствуют два письменных источника, относящихся к тому же времени, что и письмо Фульберта Шартрского, и договор между Гуго из Люзиньяна и герцогом Аквитании. Дудон из Сен-Кантена был столь же образован, как епископ Фульберт, но являлся ревностным слугой, говорил лишь то, о чем думал его патрон. Дудон рассказывает, как при Руанском дворе представляли себе историю становления отношений, связавших герцога Ричарда Нормандского с королем франков. У истоков этих отношений Находилось «благодеяние», хотя оно ни к чему не обязывало. Речь идет о заключенном в 911 году в Сен-Клер-сюр-Эпт договоре, в соответствии с которым король «подарил» Роллону это «королевство» «в качестве аллода навечно». Аллод — это земля, полученная в полную наследственную собственность, свободная от обложений. Конечно, Дудон не скрывает, что в тот момент нормандский князь вложил свои руки в руки короля, однако настаивает на следующем пункте: Роллон отказался встать на колени, как то предписывал обряд, не склонился, а значит, остался свободным. Никакого обещания он не давал. А вот с франкской стороны король и его вельможи поклялись не покушаться на его «жизнь, тело и честь». Мы узнаем здесь слова Фульберта Шартрского, когда он говорил о присяге на верность, которую должен давать сеньору его верный человек. Совершенно очевидно намерение перевернуть отношения: франки берут на себя все обязательства, нормандцы — никаких. Что же касается Ричарда I, внука Роллона, то он, по словам Дудона, распоряжался Нормандией «подобно королю, не будучи подчинен никому, а единственно Господу, не служа ни королю, ни герцогу» (франкам, Гуго, отцу Гуго Капета). Нормандия не является фьефом.

Эрудиту на жаловании приходится, однако, отдавать себе отчет в том, что в момент составления его рассказа фактически существует личная связь, привязывающая Ричарда II к королю Роберту. По мнению Дудона, эта связь является продолжением союза, заключенного в прошлом веке, союза свободного, который обязывает лишь поддерживать мир. Вот диалог, сочиненный автором, желающим определить значение договора. Гуго Великий заявляет тому, кто хочет посредничать между ним и Ричардом I: «Не принято во Франкии (один из предметов рассуждений Дудона — включена ли ныне Нормандия в ее состав), чтобы какой-нибудь князь или герцог оставался на своей сеньории, не будучи добровольно или по принуждению привязанным к императору, королю или герцогу. В противном случае его ожидает самое худшее». В этих словах выражено мнение, которое утверждается в начале XI века: княжества являются частями королевства франков, следовательно, их властители должны быть каким-либо образом привязаны к королю. Собеседник Гуго отвечает, что Ричард должен был бы служить королю, но тот его предал: «Лучше было бы, чтобы он тебе служил». Таким образом, все становится на свои места. Князь пиратов соглашается выполнять военные обязанности, служить, занять место в организации общественного мира на том уровне который ему подходит, непосредственно под началом властителя Франкии, куда включена Нормандия. Следовательно, Ричард вкладывает свои руки в руки Гуго. Этот жест выражает оммаж. Разумеется, сеньор отвечает дарением. Но дарит не Нормандию — Гуго отдает Ричарду в жены свою дочь. Оммаж скрепляет семейный союз, запрещая лишь наносить вред. Правящий ныне герцог дает такое обещание королю, наследнику герцога франков, но делает это «в марке», на границе своего княжества, как равный с равным.

Второй текст выводит на сцену государя менее высокого ранга, не владеющего «королевством». Это граф Блуа, которого король подозревает в неверности и у которого хочет отобрать «честь». Граф отвергает обвинения в свой адрес в письме, составленном, вероятно, Фульбертом. Этот законник и в ситуации, когда шел развал прежних структур, пытается опереться на нормы права. Да, соглашается он, граф нарушил личные обязательства. Но и король Роберт не выполнил по отношению к нему свой долг. С другой стороны, что особенно важно, графские функции не являются таким благодеянием, которое сеньор может взять назад, если ему плохо служат. Конечно, король мог бы лишить графа его прав, если тот повел бы себя как «тиран». Но ведь тиранства не было. Таким образом, валено не смешивать ни «честь» с фьефом, ни отправление публичных функций с преданностью вассала.

Это письмо датировано 1023 годом. Именно к этому времени, точнее — к 1028 году, Ж.-Ф. Лемаринье относит точку перелома. До этого момента королевский двор (как и во времена великих каролингских съездов, в соответствии с принципами, которые изложил 30 годами ранее Аббон из Флёри) состоял на три четверти из «знатных людей» — архиепископов, епископов, аббатов, князей, графов. После указанного момента доля таких людей при дворе падает до одной трети и остается на этом уровне. Князья участвуют в церемониях миропомазания, чувствуя себя «делателями королей». Но они перестают прилежно приезжать ко двору сюзерена. Почтение, которым тот был когда-то окружен, исчезло. Король уже не может одаривать, от него уже нет пользы. Да и способен ли он выполнять свой королевский долг, поддерживать мир во имя Господне? Разве не утверждают ныне этот мир сами небеса с помощью новых учреждений, которые укрепляются в течение последних пяти десятилетий?

Когда в преддверии середины XI века монах Рауль завершает свой труд, он видит, что вызванная воинами смута утихает. Летописец объясняет это тем, что люди, покаявшись, решили заменить многочисленные и несовершенные соглашения между патронами и их клиентами обширными объединениями, способными утвердить прочный мир. По словам Рауля, «началось это в областях Аквитании, где епископы, аббаты и другие люди, преданные истинной вере, стали созывать весь народ на сборы, куда приносили многие святые мощи и бесчисленные раки с реликвиями». Действительно, инициатива соборов исходила из южных провинций, где короля почти не видели и где распространялось влияние клюнийских монахов. Первые соборы состоялись незадолго до 1000 года в Пюи, Нарбонне, Шарру по призыву «руководителей». Добавим, однако, что к прелатам присоединились светские государи.