Он появился в аудитории, как ни в чем не бывало, в Светкину сторону не смотрел и вообще вел себя так, будто ничего и не произошло. Светка вернулась в общежитие, Букреев вскоре перевелся на географический факультет, Размик едва унес ноги из Москвы. Его задержали было за фарцовку, но богатые родственники из Армении и тут не дали «малчику» пропасть. Одним словом, мало кто из участников этой истории вспоминал о несостоявшемся браке однокурсников. Вот только Андрюха Герасимов придумал продолжение истории.

Этот Герасимов был не просто враль, а враль с большой фантазией. О себе он говорил, что является родным племянником самого Сергея Аполлинариевича Герасимова, хотя к выдающемуся режиссеру даже касательного отношения не имел. Про Гарьку Коваля, что так здорово пел песни бардов, сочинил, что тот непосредственно участвовал в съемках фильма «Вертикаль» и дублировал Высоцкого, когда артист был «не в форме». И все верили, наивно полагая, что актеры песни исполняют непосредственно на съемочной площадке.

Кто-то – авторство приписывают многим – сказал, что ложь без корысти – это поэзия. Сентенция весьма спорная, вряд ли ложь бывает без корысти. Вот так и Андрюха сочинял свои небылицы, дабы постоянно быть в центре внимания. Продолжение «лав стори» Букреева и Андреевой в его похабном изложении звучало так: «Вскрыл, значит, Букрей себе вены, ну я его подхватил на руки и в Склиф. Еле-еле откачали Сашка. А наутро генерал узнал, что сын его чуть лапти не сплел, и сразу вызвал к себе полковника, папашу Метлы. Орет на него, ногами топает. „Полковник, – кричит, – ваша дочь блядь!“ Полковник стоит, как положено перед генералом, по стойке смирно, но не робеет:„Никак нет, – говорит, – товарищ генерал. Моя дочь не блядь“».

***

…На второй вечер филологи снова пришли к своим соседям, чтобы продолжить братание физиков с лириками. На сей раз «биомицина» было в избытке. Вместе с сокурсниками пришел в этот раз и Герасимов, длинный и худой, как жердь, в тельняшке. С порога начал врать, что до универа служил в морской пехоте, был «черным беретом» и выполнял задание особой важности и секретности. Потому и тельняшка у него особенная – ему подарил ее адмирал, который просто-таки горючими слезами плакал от горечи разлуки с Андрюхой.

Погода была безветренной, дождя не предвиделось. Ребята расположились поблизости от бараков, развели костер, куда покидали картошку. Дров у них оставалось совсем мало, экономили для приготовления еды, поэтому срубили стоящий поблизости ветхий деревянный столб. Когда-то, видимо, именно на этом столбе висела лампочка Ильича. Причем первая, настолько столб был древним и трухлявым. Горел, однако, хорошо. К слову сказать, после возвращения в университет студенты узнали, что у каждого из них из зарплаты вычли по пять рублей за порчу совхозного имущества. Золотым оказался тот трухлявый ветеран отечественной электрификации.

Но тем вечером они были веселы и беззаботны, таскали из золы картофелины и ели их, обжигаясь, прямо с обгорелой кожурой, уверяя друг друга, что лучшей закуси под «биомицин» не придумаешь.

Гелька снова уселся в сторонке и, чтобы к нему не приставали, налил себе в кружку чаю. По настоянию девчонок устроили танцы.

Светка отыскала глазами «киндера», не спрашивая, схватила за руку и потащила в общий круг.

– Правду ребята ваши говорят, что тебе всего шестнадцать лет? – спросила она.

– Уже шестнадцать, – поправил он девушку.

Светка засмеялась, потом прижалась к нему грудью и вдруг резко толкнула. От неожиданности Гелий не удержался на ногах и упал. Светка с размаху рухнула на него и заорала что было сил:

– Девки, на физмате девственник обнаружился. Держите киндера покрепче, я его сейчас дефлорировать буду. Кто знает, сколько по закону дают за изнасилование малолетнего?

Этой оторве было весело, она беззаботно смеялась , дыша на него винным перегаром. Гельке стало противно и он вырвался, сильно ее оттолкнув.

– Ну чего ты? – обиделась Светка. – Мне же больно. Фу, какой, шуток не понимаешь.

Он отчего-то устыдился и безропотно пошел за ней, когда она скомандовала: «Проводи меня, тогда прощу». По дороге сама его поцеловала. И запаха вина он теперь не чувствовал.

Зарядили дожди. Холодные и нудные, нескончаемые. Они заливали бараки, затыкать щели было бесполезно, да особо и нечем. Бригадир Михалыч, хоть зови его, хоть не зови, не появлялся. Продукты закончились, их, как пошли дожди, уже не привозили, да и проехать по этим размытым тропам было немыслимо. И никого не беспокоило, что студенты едят и как они вообще живут в этих продуваемых и промокаемых бараках. Из продуктов остались только опостылевшая всем картошка, да еще халва. Долгие годы он потом ни на то, ни на другое смотреть не мог.