– Все коты умеют делать это, – дерзновенно сообщил Вова и, обозначив умеренный интерес и скатываясь словом в смачный зёв, отодвинул бумаги в сторону движением наотмашь.

– Или вот, – новый чек-лист был явлен Вовиному взору скорее вдогонку, – паромные переправы в иные миры, а проезд теперь по карте – паромщик осовременился и больше не хочет брать монеты, надо разобраться. Но есть и годнота: леший безобразничает на даче у губернатора.

Алекс по-собачьи верно шёл следом за Вовой, неуёмно вымасливая в интонациях нужные слова:

– А Губа – человек запредельно лавашной. В общем, я папку, как обычно, на твоём столе оставлю, выбери, за что возьмёмся, но я бы начал именно с губернаторских угодий, а то если с мелочи начать, можем подвстрять по времени и бабок не поднимем.

– Не учи дедушку кашлять, – по-царски протяжно басил Вова, одёрнув за лацкан хищный пиджак.

Зажатый в узкие полупокерские (как говорил Евген) брючки и беспрецедентно голубую рубашку Алекс, явно не входящий в круг рукопожатных персон в данной организации, вычитывал на лице Вовы реакции, дрожа рыхловатым голосом и всем телом, то ли от вожделения сумм перспективных денег, то ли от наркотиков, то ли от того и другого.

– Ты слишком бодрый. Как реклама энергетика. Это не профессионально, – размеренный Костик обратился к Алексу голосом, срывающимся в смех, подчёркнуто наплевательски бросив дорогой телефон на свой стол. От увиденного поперхнулся кулер, стоящий чуть поодаль от маститых столов, и зажевал бумагу, пискнув-хихикнув, принтер.

«А почему Коди видит этого давно преставившегося, напыщенного, хронически бодрого мудака?» – звенело противоречие в голове сбитого с толку Вовы.

– Ладно. Гляну, – рявкнул важный «шеф», вырвав бумаги из рук Алекса по-школьноучительски и направившись в свой кабинет, блестя и озаряя каждую, даже самую незначительную тьму отливом своей безупречности. Следом увязался лёгкой поступью звук волчьих лап, но, освоившись ступать в такт человеческим ногам, стих.

Вова отворил грузную краснодеревянную дверь. Его царский офис был от А до Я начинён резным благородным дубом, как у барона мексиканского наркокартеля. Техника – новинки от «Эпл», которые обычным смертным в лучшем случае достанутся никогда. В воздухе строго определённой температуры блуждали томные ароматы восточных пряностей, с тонкими вкраплениями флёра породистых кофейных зёрен. Щебет небольшого подсвеченного фонтанчика в углу, развлекающего человека игрой светотеней, бережно соскабливал суету, ласкал слух. Блеск. Восторг. Фуа-гра.

Вова зашагал к широкому, как Байкал, рабочему столу. Поправил по пути громоздкое полотно Пуссена «Аркадские пастухи». Картина висела безупречно ровно, и Вова дал её геометрии небольшую свободу. Линии, с придыханием плюнув в лицо перфекционизму, потеряли симметрию с осями кабинета и дали небольшой, но придирчивому глазу заметный крен. Громадное кресло, в которое «шеф» плюхнулся, неистово скрипело кожей от удовольствия – хозяин вернулся. Вова обстоятельно затушил крепкий огарок сигары в кристально чистой пепельнице из хрусталя, богато играющему отблесками даже в полусвете. Как и Костик, дерзко закинул ноги на стол. Бросил айфон перед собой с лютым пренебрежением. Осмотрительно приоткрыл, точно карты, лежащие на покерном турнире рубашкой вниз, папку бумаг, что отдал презренный сотрудник. Деловито постучал пальцами по её опороченной алчной рукой Алекса белизне и тут же закрыл. Включённый монитор с чистым текстовым документом по центру экрана пульсировал курсором. Вова мизинцем и указательным пальцем собрал копипасту в единое целое. Возникла надпись: «Проверь первый ящик».

Без стука в кабинет вплыла прекрасная Алёна, сковав всё внимание на себе. Она зашла, сияя соблазнительной улыбкой, в абсолютно вульгарном, откровенном платьишке. В некоторых особо цензурных местах полупрозрачная ткань умело не скрывала кружева белья под собой. Алёна провернула ключик в двери до упора. Замок, прикусив губу и сдержав обнажённый вдох, искушённо щёлкнул. Она резко развернулась, взмахнув шелковистыми волосами. Перелив прядей взметнулся необузданной волной и осел на обнажённых загорелых плечах её. Нежные руки остались за спиной, точно в них ютился сюрприз. Вова, оплавляемый, точно капающий с язычка свечи воск, сопровождал любопытно-вожделенным, исступленным взглядом каждое её грациозно-кошачье движение, пошловато прислонив большой палец к приоткрытым губам.

– Привет, милый. Двери закрываются, и никто не узнает… – Её сочные, медовые губы, завязанные бабочкой, сотворили изящный танец, когда из них выпорхнули налитые желанием слова.

Кожа её – шёлк. Голос – бархат. Глаза – море. Волосы – рассвет. Движения – волны. Алёна плыла, виляя стройными бёдрами, каждый шаг её оставлял позолоченный след. Она – опылённый цветок нежности. Тонкий поясок, завязанный на спине, как мог сдерживал молодое тело в тюрьме одежды. Лёгкое, искусное движение руки даровало свободу – капитулировавшая полупрозрачность ткани опала к ногам её. Алёна вышла из омута материи, раскованная и вольная, скользнув ноготками в волосах ярко-напрасными красками. Вова томно встал, прочувствовав пробежавшую по спине стаю мурашек и, закрыв на мгновение глаза, свет и тепло Алёны впитав сквозь веки. Она приближалась. Щёлкнул за спиной крохотный замочек бюстгальтера. Чашечки остались на упругой груди. Пошленькая гравитация оттягивала момент из последних сил. Руки Алёны ветвями тянулись к Вове-солнцу, бездонно-зелёные глаза, искренне слепо покорные основному инстинкту, закрылись от одурманивающего вожделения, губы её, умилённым сердечком сложенные, страстно приоткрылись в истомлённом ожидании поцелуя.

Но Вовина рука неопрятно, по рабоче-крестьянски, легла на красивое лицо Алёны, остановив все её полунагие порывы победившего искушения на полуслове, грубо порвав набухшую нить эмоций:

– Ну нет. Вот это уже точно перебор…

Вова посмеивался, покачивая головой, разуверовав в происходящее окончательно. Смех его становился всё напористей и гуще, точно обволакивал облаком, пока попросту не сорвался в громовой хохот.

Просмеявшись и продышавшись, Вова безразлично отступил от опешившей Алёны к окну и открыл его свободолюбивым движением нараспашку. Там покачивался на ветру верхнего этажа небоскрёба огромный воздушный шар, громадная красная капля воздуха, привязанная скрипучей верёвкой к крюку, торчащему занозой из молчаливой стены высокого здания.