И все бы ничего, ну, многообразие так многообразие точек зрения. Может и хорошо, что так? Да может быть, было бы и хорошо. Если бы не острые вопросы. Изучением чего мы занимаемся? Историю и теорию чего изучаем? Что мы имеем в виду, говоря о воспитании культуры, сохранении ее ценностей, о кризисах культуры? И так далее. И хотя вряд ли сегодня возможно достичь единства в понимании культуры, дальнейшие шаги по пути уточнения и развития этого понимания, видимо, необходимы и неизбежны. И, прежде всего, надо попытаться осмыслить, каковы могут быть принципы современного подхода к пониманию того, что мы называем культурой. Именно к пониманию. Ибо, что касается определения, то краткой, емкой и точной дефиниции культуры, устраивающей всех, по-видимому, быть не может. Слишком уж культура сложна, слишком много разного накопилось в содержании этого понятия в результате частого его употребления по делу и не по делу. И вот именно поэтому нужно уточнять понимание культуры, не обольщаясь возможностью обрести истину в последней инстанции.

А что, собственно, смущает в имеющихся на сегодняшний день трактовках культуры, кроме их чрезвычайного разнообразия? Прежде всего, то, что постепенно это понятие так содержательно расширилось, что при рассмотрении жизни человека и общества не осталось места для не культуры и для бескультурья. Термин «культура» совсем утратил определенность. За пределами его содержания осталась разве что природа, да и та только тогда, когда в ней нет ни следа человеческого присутствия. Все признают: культура – то, что не сама по себе природа, и только. И если выражаются сомнения в принадлежности к культуре каких-либо явлений жизни общественной или индивидуальной, сразу раздаются возгласы недоумения, как, например: «Сведение культуры только к ценностям ведет к исключению из нее таких явлений, как преступность, рабство, социальное неравенство, наркомания и многое другое. Но ведь из песни слова не выкинешь: подобные явления постоянно сопровождают человеческое бытие и играют в нем немаловажную роль» [2] .

Наверное, безусловное и абсолютное сведение культуры к чему-либо, хотя бы и к ценностям, при полном игнорировании ее содержательного богатства – нецелесообразно. Но причислять к культуре те или иные феномены на том основании, что они постоянно сопровождают человеческое бытие и играют в нем немаловажную роль, – тоже довольно странно. Разве к культуре относится попросту то, что постоянно присутствует в неприродном и существенно для его бытия? Разве из утверждения, что культура – не природа, следует, что все не природное и есть культура?

Все-таки, чтобы хоть как-то определять, что есть культура, надо ограничить содержание этого понятия (и не только за счет противопоставления «культуры» и «натуры»), избегая его аморфной всеприложимости. А для этого, естественно, попытаться увидеть, что в неприродном бытии человека и человечества не имеет смысла именовать культурой. Это необходимо, так как многие исследователи настаивают на том, что и любовь и ненависть, и жертвенность и преступление, и машины и сентименты и т. д. и т. п. – все культура. И порядочность, и предательство – явления культуры. Что-то здесь очевидно настораживает. Ученых мужей пугает сама мысль о том, что культура, несомненно, что-то хорошее, положительно значимое, действительно ценное. Но ведь уже в исходной древнеримской оппозиции «культура» – «натура» содержалось представление не просто об обработанности, возделанности природы, но и о ее совершенствовании. Да и сегодня что мы печемся о сохранении культуры и ее ценностей, если преступность, наркомания, орудия пыток и пыточные технологии – тоже феномены культуры? Их тоже надо сохранять? Почему и в каком смысле нас беспокоит даже возможное отсутствие культуры, ее кризисы, упадок?

Думается, в нашей жизни есть множество явлений и процессов, для обозначения которых не обязательно употреблять термин «культура». Есть и то, что недаром именуют антикультурой, контркультурой, бескультурьем, наконец. А есть еще и понятие «прогресс» и другое понятие «цивилизация». Особенно последнее.

Культуру и цивилизацию то отождествляют, то противопоставляют. Иногда в цивилизации видят момент развития культуры, ее возвышения или деградации. При этом чаще всего генезис культуры связывается с самым началом становления человека и человечества, а появление цивилизации и цивилизованности – со становлением государств и городов. Но предпосылки явлений, называемых сегодня цивилизацией (и цивилизованностью), культурой (и культурностью), обнаруживаются в самой глубокой древности. Рассматривая период антропосоциогенеза, время становления человека и общества, и даже эпоху первобытности, очень трудно, однако, отделять одно от другого, вычленить нечто собственно культурное или цивилизованное. Сложно определить, моментом цивилизованности или культурности стало, например, табуирование. Станислав Ежи Лец спрашивал: если людоед ест ножом и вилкой, – это прогресс? Наверное, прогресс, но чего? Культуры? Вряд ли. Цивилизации? – возможно. А. Швейцер, соглашавшийся определять культуру в качестве «прогресса человека и человечества во всех областях и направлениях», видимо, справедливо ввел ограничительное условие: к культуре относится не любой прогресс, а лишь тот, что служит «духовному совершенствованию индивида как прогресса прогрессов» [3] . Для определения чего-то как момента цивилизованности (того же людоедства с ножом и вилкой) такое ограничение не обязательно. Достижения цивилизации могут не только использоваться, но и создаваться с античеловечными целями. И это касается любых эпох. Вообще непонятно, почему, к примеру, появление машин относят к достижениям цивилизации, а «изобретение» простейших орудий к культуре. Разве лук и стрелы не цивилизовали человечество? Разве открытие искусственного добывания огня оказало менее цивилизующее действие, чем открытие электричества? И окультуривающее тоже, ибо цивилизация сама по себе не античеловечна. Ее отличие от культуры не в том, что она губительна, а культура превосходна.

Возможно, правы те, кто из критериев цивилизации (и цивилизованности) особо выделяет «практицизм», которым не отличаются культура и культурность. Под достижениями цивилизации, во всяком случае сейчас, мы недаром разумеем то, что создается для человеческой пользы, комфорта, удобства и то, как это создается (техника, технологии изобретения, организационные формы, нормы общежития и т. д.). Понятно, почему полезны водопровод, машины или такое общественное устройство, как государственная власть. Но очень трудно, если не невозможно, сказать, для чего и как «создаются» совесть, деликатность, такт, терпимость, порядочность и т. д. Конечно, культура тоже обеспечивает нечто, порождая духовное богатство. Но, видимо, прав был С. Л. Франк, говоря о том, что культуру нельзя рассматривать в качестве средства для чего-то. Действительная нравственность никак не практична, хотя безнравственные люди используют, например, чье-то благородство.

А вот мораль, как общественные нормы, ближе к цивилизованности: это обществу удобно, и только опосредованно, и не всегда индивиду. Хорошо, когда то и другое совпадает. А если нет? Не случайно выражение «моральная культура» некорректно, «не звучит», а «нравственная культура» – звучит нормально. И. Кант отмечал, что «благодаря искусству и науке мы достигли высокой степени культуры. Мы чересчур цивилизованы в смысле всякой учтивости и вежливости в общении друг с другом. Но нам еще многого недостает, чтобы считать нас нравственно совершенными. В самом деле, идея моральности относится к культуре; однако применение этой идеи, которая сводится только к подобию нравственного в любви к чести и во внешней пристойности, составляет лишь цивилизацию» [4] .

При этом одно с другим тесно связано, как и вообще цивилизация и культура. То, что мы именуем цивилизацией, создает возможности для бытия, развития, обогащения культуры. Взять хотя бы появление письменности, кино и многое другое. Кроме того, в каких-то отношениях цивилизованность и культурность могут совпадать, и совпадают-таки. Те же нормы морали могут быть внутренне усвоенными, пережитыми, стать для человека до известного предела своими и проявляться в их соблюдении как культурность, в качестве реализуемых ценностей культуры: добра, справедливости, милосердия. Ведь эти нормы, во всяком случае многие из них, утверждаются в обществе в результате неких прорывов, изменений в культуре. Когда, скажем, начинает осознаваться ценность человеческой жизни и призыв «не убий» наполняется гуманистическим ценностным смыслом, а не только прагматическим.