Помяни черта, а он тут как тут. Я даже не сомневалась, что это он: ноздрей коснулся явственный запах можжевельника. Правда, его слегка перебивал сладкий аромат меда.

Стараясь не шевелиться, дышать как можно тише и размеренно, я прислушивалась к его шагам и пыталась предугадать дальнейшие действия. Но на вопрос, зачем он явился ко мне посреди ночи, находились лишь опошленные и развращенные ответы.

От них лицо горело стыдливой краской.

Еще долгие три секунды ничего не происходило, а затем покрывало, до этого укрывающее мои ноги, поднялось выше. Мужчина подтянул его, пригладив, поправил и… ушел.

Я тут же села в кровати, резко выдохнула, задышав часто и рвано, сжав пальцами ворот рубахи. Взволнованное непривычной заботой сердце билось страшно сильно, и по груди разливалось тепло, скапливаясь приятным сгустком в животе.

Льстило ли мне такое внимание? Бесспорно.

Хотела бы я и дальше ощущать его? Без всякого сомнения.

Нужен ли мне охотник и его многозначительные взгляды? Да.

Да, да и еще тысячу раз «да». Я готова повторять это неустанно вместе со словами «недопустимо», «неправильно», «грешно»…

Не знаю, сколько бы я еще просидела так, поглощенная отчаянными попытками прийти в себя, если бы не заметила блеснувший за окном огонек.

Прилипнув к стеклянному квадратику, я увидела Дона с фонарем в руке. Он целенаправленно шел в глубину охваченного мраком леса.

Любопытно…

Как же теперь уснуть, если я застала охотника за тем, как он покинул хижину и под покровом ночи скрылся в непроходимой чаще? Правильно: никак.

Стало быть, пора узнать хоть одну из великих тайн неповторимого Дониера Ториона.

Ощущение влажной мокрой травы и сырой земли под ногами приятной дрожью отзывается в теле.

Давненько я не позволяла себе бродить босиком по извилистым тропинкам лесной чащи. В последнее время не находилось возможности уделить особое внимание благоговейной тишине леса, его душистым запахам и энергии, исходящей от каждого дерева и куста.

Впрочем, выскользнув из комнаты, я и не подумала обуться. В голове настойчиво билась мысль нагнать инквизитора и проследить за ним, отшвыривая в темноту все остальные, даже самые умные мысли.

Потерять его мне не дал явственный запах меда. Шлейф древесных ноток путался с медовой сладостью, от которой во рту скапливалась слюна, а желудок тихонько завывал, напоминая, что, несмотря на плотный ужин, я все еще голодна.

Аромат долго вел меня по узкой, почти незаметной из-за пышной растительности тропе, пока не вывел к озеру. Холодные лунные лучи серебрили темные воды, оглаживали листья деревьев, угрюмо молчащих, заслоняющих тенью цветы. Играли бликами и… лаская, покрывали светом могучие плечи охотника.

Я застыла сразу, как только зацепилась взглядом за его мощную фигуру. Бесстыдно обнаженную, спрятанную по пояс в озере. Он стоял неподвижно, устремив взгляд к безоблачному ночному небу, спиной ко мне, представляя взору выжженную татуировку. Красноватые узоры словно светились изнутри, неся какой-то одному ему известный смысл.

Всех инквизиторов еще в юношестве помечают узорами, скорее всего, выжигая их клеймом, как номера на боках кобыл. Я не знала, отличаются ли их тату: раньше не придавала этому значения. Но отчего-то казалось, что знаки, которые тянулись от шеи охотника до самого бедра, значат для него гораздо больше, чем для остальных карателей. В них спрятано что-то важное, возможно, воспоминания и боль. Нечто такое, от чего нельзя избавиться, как и от клейма. Разве что содрать кожу, заглушив старую боль новой.

Глядеть на него — таинственного, поглощенного холодным светом — я могла бы бесконечно долго. Настолько завораживающим был вид, будто я смотрела на холст, на котором художник навечно запечатлел загадочного одинокого мужчину, о чем-то молящего, пытающегося дозваться до недосягаемой властительницы ночи, до луны.

Но он вдруг очнулся, поплыл вперед, вынудив мое сердце затвердеть, и я не придумала ничего лучше, чем спрятаться за деревом.

Ствол каштана едва скрывал меня, поэтому найти худшего во всей Кализонии подглядывателя не составит труда. В груди загрохотало, руки задрожали, и я сжала их в кулаки, прижав к ключицам. Даже дыхание задержала, ощущая себя предельно странно, точно впервые в жизни совершила что-то поистине безобразное, вульгарное и непростительное.

Это противное чувство так тесно переплеталось с жаром смущения, с тем огнем, что вызывал охотник, что я терялась в мыслях, не умея плавать, тонула. Все это чудно и дико неправильно. Инквизитор — тот самый вид существ, который я должна презирать и ненавидеть.

Дон — инквизитор. Но во мне нет места для ненависти: все заняли трепет и неукротимое желание прикоснуться к нему. Стать его собственностью и сделать его своим.

Ох… знала бы Элена, о чем я думаю, она не просто ужаснулась бы, а вместо охотников сожгла бы меня на костре. Так же поступила бы и мать. Любой из фейри.