— Между нами, — сказал он, — гильотина становится очень непопулярной. Слова молодого фанатика «Долой гильотину», по-видимому, охотно произнесли бы многие из присутствовавших вчера на празднике, если бы только имели достаточно на это храбрости. Большинству опротивела гильотина, что доказывается протестом обитателей Бастильского квартала против перенесения туда гильотины. Комитет общественной безопасности рассмотрел этот протест сегодня в ваше отсутствие и решил перенести гильотину к Тронной заставе.

Это последнее известие вывело из себя Робеспьера. Как! Его товарищи по комитету осмелились сделать такой важный шаг без него и на другой день после его публичного оскорбления. Нечего сказать, хорошую они выбрали минуту, чтобы выказать своё отвращение к гильотине!

— А сколько сегодня было приговорено лиц в трибунале? — спросил Робеспьер у Дюплэ.

— Пятнадцать.

— Маловато! Неужели трибунал принадлежит к заговору мягкосердечных.

— Это случайное обстоятельство, и Фукье-Тенвиль в качестве государственного обвинителя заметил в конце заседания, что если дела будут идти таким образом, то они никогда не кончатся, так как в тюрьмах сидит до семи тысяч обвиняемых.

— Фукье-Тенвиль прав: дела идут слишком медленно.

— Но как же им идти скорее?

— Погодите, у меня есть свой план.

— А можно узнать какой?

— Вы его узнаете завтра. А пока мне надо сделать пример из этого юного фанатика, с которым пора покончить! — И, обращаясь к Дидье, Робеспьер спросил: — Где он?

— В двух шагах отсюда: в полицейском участке улицы Сен-Флорентин, куда Герои запер его до вашего распоряжения.

— Хорошо, прикажете Герону привести его сюда. Я хочу его лично допросить!

Повелительный тон этих слов не допускал возражения, и Дидье быстро вышел из комнаты в сопровождении Симона, которому Неподкупный дал несколько поручений.

— А теперь, я надеюсь, вы обратите внимание и на нас, — сказала Корнелия и, кокетливо взяв за руку Робеспьера, хотела подвести его к фортепиано, но он учтиво поцеловал ей руку и попросил позволения написать два слова его другу Сен-Жюсту.

— А затем, — прибавил он, — я весь в вашем распоряжении.

Он сел к столу и стал писать. Возле него поместился Леба, который перестал играть на скрипке и курил трубку.

— А какие известия из Северной армии? — спросил он у Робеспьера.

— Сен-Жюст пишет оттуда, что всё обстоит благополучно, — отвечал Неподкупный. — Я также имею хорошие известия от брата Огюстена. Он вскоре возвращается из Лиона и очень рекомендует мне молодого артиллерийского генерала, которого он знал в Ницце и который отличился в Тулоне. По его словам, этот молодой человек мог бы с пользой заменить пьяницу Ганрио в качестве начальника Парижской армии.

— Вы говорите о Бонапарте? — спросил Буонарроти, по-прежнему что-то игравший на фортепиано.

— А вы знаете его? — спросил Робеспьер, взглянув на Буонарроти.

— Ещё бы не знать! Мы жили с ним на Корсике.

— Какого же вы о нём мнения?

— Самого лучшего. Он истый республиканец.

— Хорошо, увидим! — произнёс Робеспьер, который всегда придерживался принципа, что военных не надо долго оставлять на одном месте.

Он снова принялся за своё письмо, но не успел написать нескольких слов, как Дюплэ воскликнул:

— Я и забыл, Максимилиан, отдать вам письмо.

— От кого? — спросил Неподкупный, не поднимая глаз с бумаги.

— От какого-то арестанта, который наивно отдал его одному из шпионов, а тот отдал мне сегодня в трибунале.

Дюплэ вынул из кармана письмо и отдал Робеспьеру, а тот, не взяв его, сказал:

— Прочтите письмо с Леба.

Последний подошёл к камину, где горела свечка, и стал читать письмо вместе с Дюплэ.

Это было письмо Клариссы к Робеспьеру.

«Я не писала бы вам, если бы только мне пришлось просить о себе, но я должна умолять вас спасти жизнь моей племянницы, находящейся в этой тюрьме вместе со мной, и моего девятнадцатилетнего сына, которого могут каждую минуту арестовать и подвергнуть казни по приказанию, страшно подумать, кого!

Кларисса».

Окончив письмо к Сен-Жюсту, Робеспьер спросил:

— Ну, от кого это письмо?

— От женщины, которая умоляет освободить племянницу, находящуюся вместе с нею в тюрьме.

— Мне надоели эти письма! — произнёс Робеспьер. — Я получаю их по двадцати каждый день.

— Она умоляет также спасти её сына.

— Всегда одно и то же.

— Так бросить письмо в корзину?

— Пожалуйста.

Но Дюплэ взял письмо из рук Леба, свернул его, зажёг на свечке и стал закуривать трубку.