Она опустила глаза, не выдержав его неподвижного взгляда. Теперь она поняла его необычную привязанность к своей работе и своим пушкам.

— Желаю счастливого пути, — сказала она, — пусть Господь хранит вас. Прощайте.

Пьер де Брезе, который шнырял по кустам в самых укромных уголках возле берега Сены при свете луны вместе с королём, королевой, Жаком де Тилле и сьером д’Эстувиллем, ничего не обнаружил, кроме устроившихся на ночь бродяг и испуганных кроликов, и, когда после утомительных поисков они нашли толстяка шкипера, который при свете факела рубил ивы и кизил, тот им спокойно ответил:

— Принцесса, ваши светлости? Богом клянусь, я не видел её высочества...

Да, несколько часов тому назад дама, похожая на ту, что мне описали, вышла на набережной и пошла прямо в королевский дворец... Да, да, конечно, было ещё светло. Солнце ещё только садилось. Богом клянусь!

— Думаю, — проговорила королева, — вы поставили себя в идиотское положение, де Брезе.

Стоя в своих покоях перед зеркалом, Маргарита сделала ужасное открытие. Зеркало всё показывало как бы наоборот. Её обручальное кольцо было на правой руке, как у монахини. Она перекрестилась, и её отражение перекрестилось справа налево, так, как крестятся колдуны на своих чёрных мессах.

— Ты — предатель! — воскликнула она. Она чуть было не разбила его, она уже схватила для этого чернильницу со стола, но тут её остановил страх. Вдруг этот проклятый предмет отомстит ей.

Пройдёт ещё немного времени, дофин вернётся от своего духовника брата Жана, и брат Жан объяснит, что отражение зеркала не является чёрной магией. То же самое происходит, когда смотришь в озёра и реки, которые сотворил Господь, такое явление бывает, даже если смотреть в купель со святой водой.

Но до тех пор она не могла смотреться в него, завесила его лиловым траурным покрывалом и часто плакала.

На юге Людовик встал лагерем неподалёку от Лектура. Ворота Лектура были закрыты. Это было первым проявлением непокорности на всём протяжении пути дофина из Парижа по территории, официально находящейся в подчинении французского короля. Во всех остальных местах стоило ему только сообщить, что целью его похода является Лектур, проход для него и его армии был открыт. Задерживаться он нигде не собирался, городские ворота тут же распахивались перед ним, и городские власти торжественно приветствовали его, заверяя в своей верности и преданности. Крестьяне также были лояльны и преданны. Они уже привыкли, что любой военный отряд, проходящий мимо их мест, резал их скот и грабил всё, что можно, но тут они увидели длинные обозы, в которых вьючные мулы тащили на своих спинах весь необходимый провиант как для людей, так и для животных. И они говорили между собой, что вот идёт принц, который снабжает себя сам.

А принц, пользуясь тем, что продвигается достаточно быстро, выступал перед ними с импровизированными речами. Выступать перед толпой — его новое достижение, он совершенно неожиданно открыл в себе этот талант, который помогал ему завоевать симпатии и влияние среди неграмотного населения. Он размышлял: «Как говорит де Брезе, они готовы слушать любого знатного господина, если он выражает мысли достаточно ясно и немного опускается до их уровня. Однако сам де Брезе никогда не опускался до их уровня». Когда крестьяне, снимая свои засаленные шапки, благодарили Людовика за то, что он их не ограбил, он заявлял, что никогда не ограбит ни одного человека, а когда станет королём, — когда Господь призовёт к себе его царственного отца, что, как он, Людовик, надеется и о чём молится, будет не скоро, — также не будет никого грабить. Совсем наоборот, он снизит налоги, будет всячески способствовать благополучию каждого, сделает так, чтобы все чувствовали себя в безопасности на своей земле, и принесёт мир своей стране.

— И Господь поможет мне, — говорил он, поскольку знал, что одному ему со всем этим не справиться. Они горячо приветствовали его и молились, но не за его царственного отца, а за него самого.

В результате такой политики его войску кое-что доставалось. То, чего не требовали силой, давали по своей доброй воле. Крестьяне, которые обычно очень экономно ведут хозяйство, никогда не станут есть свежую птицу, если может пропасть уже попахивающая, буквально заваливали его войско всевозможными деликатесами — накладывали на телеги парную телятину и свиные окорока, праздничных гусей, так туго нафаршированных, что они чуть не лопались.

Теперь, сидя в своём шатре, Людовик раздумывал над тем, как бы, не вступая в сражение, выполнить ту задачу, ради которой он и проехал пол-Франции, как бы заставить этого недоступного Жана д’Арманьяка выполнить свой долг вассала. Потеря Арманьяка может поставить под угрозу все южные провинции, лишить Францию прикрытия со стороны Пиренеев, а также спровоцировать этих неугомонных англичан двинуться из Гиени на Францию, захватив территорию от Атлантики до Швейцарской Конфедерации.

Дофин не мог вступить в вооружённую борьбу. У него явно не хватало сил, чтобы организовать плотный штурм стен Лектура, а оружие, которое по его расчётам должно было привести город в ужас и заставить его сдаться, эта чудовищных размеров пушка оказалась бесполезной.

Изъян в пушке обнаружил не сам Людовик и не Леклерк, находящийся ещё в нескольких часах пути отсюда. Человек, указавший на брак, был какой-то неведомый англичанин, и Людовик пощадил его.

Во время последних дней похода, когда они пересекли границу владений графа Жана — Чёрный Арманьяк — Людовик был встревожен и озадачен многочисленными встречами с какими-то непонятными людьми, одетыми в травянисто-зелёные костюмы. Они держались на определённом расстоянии, наблюдая за колонной, затем мгновенно исчезали в зарослях или позади какой-нибудь крестьянской усадьбы, а когда хозяина усадьбы приводили к дофину, он испуганным голосом уверял, что никого не видел. Один старый крестьянин, во дворе которого обнаружили свежие отпечатки конских копыт, клялся всеми святыми: