Уже вплетался желтый лист осени в запыленную зелень деревьев. Спала жара, в Кабул не спеша приходила осень. Я и не заметил, как быстро пролетело время. Попал в водоворот событий — закружила, завертела волна революции.

Распалась наша дружная четверка. Султан вернулся на свою электростанцию… Он там стал большим начальником — заместителем директора. Махаммад работает инструктором в Центральном совете профсоюзов, а мы с Ахмадом — в народной милиции. Хожу теперь в красивой форме, фуражка с высокой тульей, пистолет в кобуре.

В первый же день не вытерпел, пошел сфотографировался на память при всем, как говорится, параде. Начал было улыбаться перед объективом, фотограф недоволен.

— Вы — власть! Лицо официальное. Никаких легкомысленных улыбок! В глазах — металл! Внимание! Снимаю!

И вышел на карточке молодец с грозной физиономией.

Ахмад посмотрел — и давай надо мной смеяться.

— Надо на базаре твой портрет вывесить! Нагнал бы страх на правоверных! Не фотография, а карающий меч революции!

А вот дядюшке Фатеху она очень понравилась, приколол ее кнопками на дверь мастерской. Кто ни придет, всем на меня показывает. Просил его снять фотографию, не ставить меня в неудобное положение. А он и слышать не хочет.

— Пусть все знают, что мой племянник в почете у новой власти, в самой милиции работает!

Бедный дядюшка Фатех — один за двоих стучит деревянным молотком в своей мастерской. Тревожные сны обо мне видит тетушка Анахита. Несет меня куда-то прямо к пропасти дикая лошадь, грива огненная, пасть волчья.

— Ох, не к добру все это, ох, что-то будет. Сердце мое чувствует! — причитает она, пока дядюшка не прикрикнет:

— Замолчи, старая, еще беду накличешь на голову парня!

Редко я теперь бываю дома. Ночую где придется, кажется, только сейчас глаза сомкнул, а тебя уже тормошит Ахмад:

— Пойдем! Срочный вызов!

Зевая, мчимся на машине по темным улицам города. Надрывно лают, перекликаются растревоженные собаки. Мы спешим, куда зовут люди, куда нагрянула беда. Не всем пришлась по вкусу Апрельская революция. С помощью агентов из-за рубежа создается контрреволюционное подполье, начали орудовать вооруженные банды грабителей. С темнотой раздаются взрывы, стрельба, участились случаи ограблений и убийств. Работаем день и ночь. Командир наш Ахмад осунулся, глаза красные от бессонницы, домой носа не показывает и нас, подчиненных, увольнениями не балует.

— Классовая борьба началась! Понимать надо!

Эти слова Ахмад повторяет часто, иногда к месту, а чаще так, по привычке. Но когда я к Джамиле в госпиталь попросился, не отказал, заулыбался.

— Это хорошо, это правильно. Надо проведать нашего раненого пропагандиста.

— Есть проведать нашего раненого пропагандиста! — отвечаю, как заправский солдат, и кругом, к выходу…

— Постой, постой, а цветы! Да разве ходят в госпиталь без цветов, да еще к девушке? Нет уж, не позорь народную милицию, не позволю!

— А удобно ли с цветами… что люди подумают… — усомнился я.

— Удобно, удобно, — отвечает Ахмад. — И знаешь что, постой минуту, я сейчас, мигом обернусь!

Бросился к оперативной машине, рванул с места так, что часовой в испуге от проходной отскочил. Вернулся быстро, довольный, с большой охапкой белых роз.

— Вот держи! Передай ей привет. Скажи, ждем, скучаем и все такое… Хорошее. — Почему-то смутился, вспомнил о каком-то неотложном деле, стал торопиться и уже на ходу, по-командирски: — Да смотри, не рассиживайся там! В ночь идем на операцию, подготовиться надо хорошенько!

Меня, признаться, Ахмад удивил с цветами, а Джамилю растрогал до слез.

— Спасибо вам, друзья! Это мои самые любимые! Белые розы — символ чистоты и добра на земле… Ну как вы там живете, что делаете?

Я смотрю на ее забинтованную руку, бледное, как простыня, лицо и ничего путного сказать не могу.

— Да так… боремся с врагами революции… Ходим патрулями, ловим жуликов и душманов. В общем, интересно живем…

— Счастливые! — говорит Джамиля. — А я вот воюю на госпитальной койке. Ну и порядки здесь. Кстати, как тебя пропустили, да еще в женское отделение?