всё там же…

* * *

Аргат

Королевская Долина

571 год

Весна

«Красота спасёт мир». Ох Моорна, Моорна. Может, тот писатель и хорошо писал, но как философ – он дурак и даже хуже. Никого и никогда красота не спасала. Гаор всегда это знал, даже нет, изначально чувствовал, с детства, а жизнь потом день за днём убеждала его в этом. Красота не спасает, а губит. И, как правило, своего носителя. Большерогих оленей спасла не их красота, а жадность королей, не желавших терять такую дичь, и всю Королевскую Долину тоже.

А Королевская Долина ведь и в самом деле красива. И прячущиеся в её глубине дворцы, и сокровища в этих дворцах. И какая же мерзость творится среди этой красоты?!

Разумеется, Гаор читал о зрелищных боях, не поединках чести, а по приказу, и не тренировочных, а с боевым оружием, и не до победы, а до смерти – любимом развлечении королей и знати ургоров в древности, но что это сохранилось и сейчас… даже помыслить не мог. И во что это выродилось – тоже. Какой это, к аггелу, бой, когда против обученных собак выставляют мальчишку или раненого, который только и может, что пытаться убежать, а господа наслаждаются зрелищем не боя, а смерти, когда собаки разрывают беззащитного. И, зачастую, их же родича, только с клеймом и в ошейнике.

Гаор понимал, что только положение личного раба Фрегора спасает его от смерти, скорой, но нелёгкой. После боя с собаками остальные рабы стали его побаиваться, задевать в открытую не рисковали, боясь, как он понимал, нарваться на ответный удар, но «родовые» – и это он тоже понимал – боялись не его ударов, а гнева его хозяина – Фрегора. Некоторые даже пытались заискивать, и их показное вымученное дружелюбие было противнее прежнего пренебрежения. Он теперь не верил никому из них. Никому. И это было тяжелее всего.

А так, при всём её разнообразии, жизнь шла размеренно и ровно. Подъём, уборка и оправка, завтрак, работа в гараже или на выезде, обед, период в гараже, период отдыха, тренировка, период отдыха, ужин, личное время, отбой. Паёк сытный, постель мягкая, бабы податливые, и даже прислуга есть. Живи – не хочу! А ведь и не хочется. Но… но надо. Потому что это: роскошь и изысканность сверху, мерзость, кровь и грязь внутри, – это тоже, как говорил Кервин: «все знают, и никто не говорит». А значит, он здесь в разведке. А для разведчика что главное? Не просто выжить, а вернуться и доложить. И для журналиста так же: найти, узнать и передать в печать. А значит, глаза и уши пошире, рот поуже, язык за зубами. Смотри, слушай и запоминай. И помалкивай. Помни: длинный язык до горла укорачивают.

Гаор старался заканчивать свои рассуждения шуткой, чтобы уж не совсем погано было. А вокруг таял снег, вдоль шоссе и дорожек бежали ручьи, ослепительно сияло солнце, и стремительная аргатская весна уже одевала деревья и кусты зелёным пухом. И если бы не жившие здесь сволочи, как бы хорошо здесь было!

День за днём, день за днём, день за днём… В Дамхаре были рейсы, у Сторрама выходные и сигаретные выдачи… В «Орлином Гнезде» время счёта не имело. Ни выходных, ни праздников. Даже сигареты получали у Мажордома каждый сам по себе. Как закончился паёк, идёшь после ужина к Мажордому, сдаёшь пустую пачку, выслушиваешь тираду, что слишком быстро выкурил, и, может, получишь новую, а может, и нет, а может, и получишь, но не сигареты, а кое-что другое. Скажем, собственноручную оплеуху, а то и приказ на порку.

С ним, правда, Мажордом ни разу такого не позволял. Но у Гаора были, кроме пайковых сигарет, ещё и подаренные хозяином. Он даже их не проносил в казарму, а так и держал в бардачке. В каждой машине у него лежала пачка и зажигалка. В этом плане к хозяину у него никаких претензий. Тот даже не ждал его просьб, а сам зачастую, распечатав пачку и закурив, небрежно перебрасывал ему.

– Кури, Рыжий.

Он благодарил и оставлял пачку в бардачке. А зажигалки заправлял в гараже: было там и зарядное устройство, а в лимузине так зажигалки были вмонтированы и в переднюю, и в заднюю панели. Чтобы шофёр и пассажиры могли курить независимо друг от друга.

Гаор даже испытывал некое чувство почти благодарности к хозяину, но как-то услышал его брезгливое замечание, когда подсаженный пассажир попытался закурить свои.

– Меня тошнит от этой дешёвки.

Вполне прилично одетый господин поспешно погасил в пепельнице свою сигарету и стал извиняться, а Фрегор уже иным, добродушно-снисходительным тоном сказал:

– Рыжий, дай ему своих.

Гаор, разумеется, выполнил приказ, покрасневший от унижения господин закурил, а от благодарности ничего не осталось.

Да, теперь случалось и такое, что, выехав на условленное место, не хозяин пересаживался в другую машину, а к ним подбегали, и хозяин небрежным жестом отправлял «клиента» на переднее сиденье. И тот, сидя рядом с лохматым рабом, должен был говорить перегибаясь и оборачиваясь, испытывая тем самым двойное неудобство. Разговоры чаще всего шли обиняками и недомолвками или на неизвестном Гаору жаргоне, в котором причудливо смешивались военные термины и блатные словечки, и Гаор мог только догадываться о смысле. Чаще всего, когда «клиент» покидал их машину, хозяин самодовольно хмыкал и командовал: