Алек не заметил, как к нему совсем близко подкрался тень. На плечо легло что-то тяжёлое и невесомое одновременно. Алек дёрнулся, больно ударился локтем о дверь и замер, потирая ушибленное место. Он смотрел на возвышающегося впереди человека совершенно равнодушно. Пока не показалось из тени покрытое мелкими морщинками и оттого кажущееся ещё ласковее лицо.

— И что ты тут прячешься? — прошептал дядя Рома и потрепал Алека по волосам. — Я зайду сейчас, и мы всё решим. Ты не бойся только.

И он вошёл. Когда новый человек переступил порог, те двое одновременно обернулись. Яркий контраст представлял дядя Рома, нескладный и живой, рядом с безликим первым. Они стояли совсем рядом, даже пожали друг другу руки. И всё равно между ними разверзлась пропасть. Сердце подсказывало, и Алек ловил на фальшиво приветливом лице-маске презрительные складочки и насмешливо прыгающие в глазах отблески света лампочки. С каждой секундой всё сильнее Алеку не нравилось это лицо.

— Вы родственник? — словно невзначай, заметил первый. А ведь только что он говорил, что родственников быть не может.

Как Алек хотел, чтобы дядя Рома соврал! Он прятался за дверью, как за щитом, подглядывал в тонкую щёлочку. Весь мир поместился для него в кухне. Кругом ничего, пустота. И щёлочка, которая отделяет его от мира. Она не расширится. Алек останется в пустоте. Потому что ничего нет, кроме этой пустоты. Только холодный и колючий детский дом.

— Нет, — опустив глаза, признался дядя Рома.

Алек хотел бежать в кухню, схватить за руку первого, кричать, пока не сорвёт голос. Только о чём кричать, Алек не знал. Мыслей не было. Такая же пустота, только внутри.

И ещё долго говорил что-то первый, и дядя Рома махал руками и тоже говорил много и долго. Алек слушал его голос. А голос первого, такой же обычный, как голос из новостей по телевизору, пролетел мимо, как ветер. Когда делегация двинулась к выходу, Алек юркнул в комнату. Ника бросилась к нему, прижалась головкой к его неудобной рубашке. Алек чувствовал, как она дрожала. И когда появились на пороге лица, он повернулся, собой закрывая Нику. Он смотрел на лица молча, неподвижно. И в одном полном наивной ненависти взгляде вырвался крик раненой детской души.

Лица неопределённо молчали. Алек знал, что они хотят сказать, и всё отдал бы, чтобы не услышать ещё раз этих слов. Ника спряталась за его спиной. Алек шагнул вперёд навстречу выходящим на свет теням.

И снова закружился в водовороте мир вокруг. Тени бежали по кругу и сливались с лицами. Со всех сторон они следили за Алеком, пока исчезали и возрождались, уродливые, нелепые. Пока не превратились в комнату, тоже уродливую и нелепую. И если тени пугали своей неясностью, то комната — прямотой и точностью.

Алеку она напомнила коробку, большую такую и закрытую со всех сторон. Тесно. Страшно. Алек не шевелился. И Ника, вцепившись в его руку, замерла. Пожилая женщина в аляпистом платье и огромных глупых очках, с глазами, как у мухи, и длинными скрюченными лапами, тоже как у мухи, неуклюже присела на корточки перед ними.

Алек ещё не смотрел на взрослых сверху вниз. Он испытывал странное чувство, будто эта женщина на самом деле была насекомым. И комната — коробкой. Алек знал, что не должен стоять здесь. И тем более не должна здесь стоять Ника. И во всём, во всём виноваты лица.

У женщины этой лицо было бесцветное и пустое. Алек молчал, когда она спрашивала, одёрнул руку, когда попыталась коснуться. Ника отпрыгнула от её ласки. И Алек не выдержал. Всё плохое, что копилось в нём, разорвало кокон и вырвалось на свободу. Оно отравляло слова и голос, растекалось по телу, бежало морозом по кончикам пальцев. Скопившиеся слёзы превратились в злость. Грубо сросшиеся шрамы болели хуже открытых.

Алек пылал. Воздух кругом наэлектризовался и потяжелел. Вспышка боли грубо вернула в реальность. Искажённое от гнева лицо женщины стояло перед Алеком. Ника плакала, уткнувшись в его футболку. И щека горела.

Алек испуганно коснулся кожи. Боль усилилась. А злость пеплом осыпалась под ноги. Скрип пола Алеку казался его тихим шелестом.

Он шёл. А фигура впереди напоминала столб. Или шахматного ферзя. Идти было страшно и сложно. Фигура оборачивалась, сверкала своими огромными глазами. Тогда Алек опускал взгляд, чтобы не получить новую пощёчину. Фигура забормотала что-то про правила и порядки. Алек, не сбавляя шага, наклонился к Нике и, чтобы фигура не услышала, прошептал:

— Тебя никто не тронет.