«Дай, говорю, мне обратно!» — и поцеловал его: дескать, прощайте, ухожу...

И вдруг слышу голос Маруси:

«Федя!»

Вглядываюсь. Она и стоит на крыльце, меня зовет. Говорит:

«Уже вся деревня тебя видела, доносили мне, что явился, по улице ходишь, в лавочку заглядываешь. А домой ко мне, к жене, не заходишь. Или спутался с кем на заготовках?»

«В лавку я зашел, Маруся, чтобы купить ребятам гостинца. А по деревне хожу — дома своего не нахожу...»

«Нет старой избы у нас, Федя»,

«Пришел на побывку, придется заняться работой, новую избу себе рубить. Долго в чужой не станешь гостить. Кого только взять товарищем в работе?»

«Никого и не надо брать».

«Одним нам никак не управиться».

«Да и управляться не надо. Изба-то уже готовая есть, срубленная. В нашей избе и живем. И ужин готов, сейчас за стол сядешь снедать».

«Какая же это наша изба? Не путай, говорю, Маруся».

«Да я не путаю... Моя это изба — значит, и твоя...»

«Да откуда она у тебя взялась? Разве без меня еще раз замуж вышла, да враз и овдовела...»

«Брось, говорит, пустяки загадывать. Наша это изба. Колхоз нам ее взамен прежней и построил».

«Чего ж он так резво за работу взялся?» — спрашиваю я, а сам не знаю еще, верить или не верить.

«Вижу,— говорит она,— что действительно в лесу вы живете... Сторожила я в поле урожай снятый и сено в зародах... Колхозное имущество — на круглый год... Ну и задумал кто-то — потом выяснили — сверх плана поживиться этим добром. В этом году больше сняли, чем всегда...»

— А в этом еще больше, чем в том,—вставил Антон Ильич.

— Значит, надо было им отвлечь сторожа от исполнения служебных обязанностей. А при мне дробовик был. Ну и придумали, как отвлечь... Смотрю, ночью вдруг чего-то огнем в деревне полыхнуло. Рассердилась: кто разводит костер в такой ветер!.. Нет, то не костер был...

Через минуту вижу, дом горит. Стала я в воздух стрелять... чтобы разбудить людей. Чей бы мог дом гореть? Уж очень близко от моей избы разгорается.

Зазвонили в колокол.

Голоса слышу, крики. И вдруг поняла я — это мой дом горит.

Сразу схватилась бежать.

Пробежала метров двадцать, дыхание перехватило. И вижу: по дороге к стогам чья-то тень прошмыгнула. Ну, тут я сразу вспомнила: «Кто я? Сторож, в ответственный момент года, на ответственном колхозном посту! Я побегу спасать свое барахло, а здесь весь урожай спалить могут».

«Стой!» — говорю себе.

Стою это я. Нет, не стою — по полю мечусь туда и обратно. И вдруг голос чей-то из канавы, да такой придавленный, нутряной, чтобы страшней было и непохоже на настоящий:

«Марья, твой-то дом горит...»

Я как на этот голос стреляла...

Замолк он.

А я о детях... От них, наверно, огонь. Может, они сгорели, может, горят сейчас. И опять к деревне метнулась.

Снова одумалась. Если сгорели, все равно не помогу. А сейчас там люди: колхозники, родственники. Что можно — сделают. Косынка с головы слетела. Простоволосая бегаю по полю, все около снопов. Даже плачу...

К утру сменщик пришел:

«Все сгорело, дотла...»

«Я,— говорит мне Марья,— чуть ума не решилась».

«И дети?» — голосом кричу.

«Нет,— отвечает,— дети у тетки спасались».

Домчалась — пепелище одно, головешки чадят и тлеют. Я не смотрю на них... К тетке Наталье...

Целую ребят. Обнимаю...

Потом собрание было. Все обсудили, приняли во внимание.

«Бдительность»,— говорят.

И решили ударно построить новую избу вместо сгоревшей. Так и сделали.

— Вот в ней вы сейчас и находитесь. А потом уж избрали Марью новым председателем колхоза. Так ведь, Маруся?

Но Марья ему сразу не ответила: она сердилась.

— Ну, чего ты всю эту историю рассказываешь? Человек по делу торопится, а ты только языком чешешь.

— Эх, собака умнее бабы, на хозяина не лает, — покачал головой Федор.

— Да какая же я тебе собака? — уже начинала сердиться всерьез Марья. — Ты такие речи в сторону отложи.

— Да это же пословица такая, из песни слова не выкинешь, — смущенно оправдывался Федор, — а про все это и в газете было написано.

— Ну так там строчек десять... Ты бы и показал, если охота. А то развел канитель на полчаса.