Чтобы не попасться на глаза работникам управления «Колхидстроя», Уча до самого полудня бродил поодаль. И переживал: а вдруг Ция приедет раньше и, не застав его на условленном месте, уедет обратно. От нетерпения сердце его бешено колотилось, и он с надеждой вглядывался в каждый грузовик, проезжавший мимо.

И хотя он понимал, что раньше полудня Ция просто не сумеет добраться до Поти, тревога его все росла. Не утерпев, он направился к зданию управления, старательно обходя знакомых, попадавшихся навстречу.

А улица постепенно заполнилась людьми. Торопились к рынку продавцы и покупатели, стремительно катились фаэтоны и пролетки, со скрипом тащились арбы, с грохотом неслись грузовики. Крестьяне везли рыбу и мясо, муку и кукурузу, фрукты и овощи; мычали коровы, мелко семенили телята, тяжело переваливались быки, блеяли овцы и козы, кричали куры, индюки, цесарки. Несли глиняную посуду и деревянную утварь, катили чаны; вот пронесли целую связку сит, ступы всех размеров, плетеные корзины.

Рынок в Поти необычный. Из окрестных болотистых сел крестьянам приносить на продажу нечего. Разве что из Хоби и Ахали-Сенаки привезут продукты и живность. Зато из окрестных селений привозили в Поти рыбу — камбалу и кефаль, ставриду и сельдь.

Уча с головой окунулся в шум и гам, с интересом разглядывал людей, машины, скотину, и время ожидания пролетело незаметно.

А вот уже и полдень наступил. Вдали показался грузовик, которого с таким нетерпением ждал Уча.

Ция стояла в кузове грузовика, уцепившись обеими руками за верх кабины, и напряженно смотрела по сторонам.

«Меня ищет», — обрадовался Уча и чуть ли не бегом бросился за машиной.

Шофер резко затормозил перед зданием управления. Он, видно, щеголял своей лихостью перед городскими, мол, и мы не лыком шиты.

Ция, не удержавшись, упала грудью на кабину.

«Черт те что, малахольный какой-то, так ведь она и разбиться могла», — разгневался Уча и едва сдержался, чтобы не наброситься на шофера.

— Чичико, Чичико, никак ты не уймешься, — рассердилась на шофера Ция.

Чичико с виноватым видом высунул голову из кабины и посмотрел на Цию.

— В городе знаешь как за такие штучки наказывают?

— Уши надо тебе пообрывать, сукиному сыну, — раздался в кабине хриплый бас. Потом дверца машины широко распахнулась, и из кабины вылез плотный, пузатый Эстате Парцвания. Он был в галифе и кирзовых сапогах. Просторная рубаха с крупными пуговицами, пошитая по старинке, как издавна принято в Одиши, схвачена в талии тонким ремешком. Ворот рубахи расстегнут, обнажая потную волосатую грудь. На голове красовалась сдвинутая набекрень мерлушковая папаха с черным суконным верхом. Правой рукой Эстате крепко прижимал к груди сложенный вдвое портфель. Парцвания хотел было что-то сказать шоферу, но потом махнул рукой, резко повернулся и энергичным шагом направился к дверям управления.

Как только затих грохот Эстатиевых сапог по лестнице управления, Ция ловко выпрыгнула из кузова и, подойдя к платану, безразлично проследовала дальше, мимо остолбеневшего Учи. Прошло время, прежде чем Уча понял, что маневр этот рассчитан на шофера. Уча неторопливо пошел за Цией. Так прошли они шагов сто. И лишь очутившись под сенью платанов, Ция остановилась и быстро обернулась.

— Уча!

— Ция! — Уча крепко сжал ее руки.

Они стояли посреди тротуара очень близко друг к другу. Прохожие с понимающей улыбкой глядели на них и осторожно обходили. Почувствовав эти взгляды, они нехотя опустили руки.

— На нас смотрят, — сказал Уча.

— И охота им смотреть!

— Нас могут увидеть работники управления.

— Ну и пусть видят, — беспечно сказала Ция.

— Я ведь с экскаватора отпросился.

— С чего, с чего?

— С экскаватора, говорю. Это машина такая, землю роет.

— Так вы машинами землю роете, — несколько разочарованно протянула Ция.

— Не все же лопатами, — засмеялся Уча.

— Подумаешь, на день отпросился, не на неделю же.

— Я на главном канале работаю, Ция. Это очень важный участок, решающий, — с гордостью пояснил Уча.

— Почему это твой канал называется главным?

— Потому что он главный, магистральный, понимаешь?

— Звучит, во всяком случае, очень внушительно.

— Это не я так его назвал. Главным он называется потому, что в нем собирается вся вода из мелких каналов и по нему идет уже в море. Так и осушаются болота.

— Выходит, что он действительно главный, — сказала Ция. — Давай уйдем отсюда, а то на нас все глазеют.

— Пойдем.

— Куда?

На тумбе висела киноафиша.

— Давай в кино сходим, а?

— А что сегодня идет? — спросила Ция.

— «Варьете».

— О чем же это?

— Про любовь.

— Ну, про любовь неинтересно. Я и так тебя люблю.

— И я тебя тоже.

Они пошли по тротуару молча, пытаясь скрыть волнение.

— Я виноват перед тобой, Ция, — нарушил молчание Уча.

— В чем же ты виноват? — удивилась Ция.

— В том, что ни разу я к тебе не приехал. Даже весточки не подал.

— Давай не будем об этом говорить, Уча, ладно? — грустно сказала Ция.