Идём с Настей, я души бужу, да матрос со товарищи тоже помогают. С неохотой спящие откликаются, сколько лет уж спят…

Место для врат на центральной аллее нашлось. На зелёной травке участок свободный от могил – неровно там, а за спиной у нас через площадь церковка и лавочки вокруг. Облюбовали мы с Настей лавочку нужную, я ключи взял, пошёл врата открывать. Тяжело идёт, застойно тут всё, инерция большая. Сделал как мог, вернулся, Настя посмотрела, своего добавила и встали врата как нужно. Зажгли мы с ней свечи – парням живой огонь как маяк, на него идти будут, и позвал я души.

Услышали они, матрос тот первым пришёл. Посмотрел на врата, засмеялся счастливо.

– Наконец-то в новую жизнь уйдём! – говорит. – Спасибо тебе, браток!

– Будьте, - отвечаю. – И возвращайтесь. Нужны вы тут живыми.

– Вернёмся, - смеётся, зубами на чумазом лице сверкает. – А пока нам туда надо.

– Надо, - отвечаю. – Идите, мы всех здесь подождём. За вас, - водку достал, парням дал, и мы с Настей глотнули. Выпили они, улыбнулись, да и пошли.

Долго мы с Настей сидели, врата держали. Нельзя их было открытыми оставлять, а солдат раненых да покалеченных много, пока все доползут-доковыляют… Но дождались, когда последние уйдут, я врата закрыл, с облегчением вздохнул: справились. Хоть и устал здорово, а на душе и горько, и радостно за парней: отмучились наконец, отдохнут теперь да вернуться снова...

На Настю посмотрел, а она сидит, поникла вся.

– Устала?
– встревоженно спрашиваю: мне-то тяжело, а ей с непривычки каково? А она так головой покачала, отвернулась.

– Ты со мной поэтому только, для работы?
– спросила тихо. И затаилась как мышка, испуганно.

Ох ты, господи…

Не выдержал я, взял её за плечи, обнял крепко, к себе прижал. И прорвало меня, не смог больше молчать.

– Нет, конечно, - на ухо ей шепчу, по волосам глажу. – Ты мне нужна. Я тебя искал, о тебе мечтал. Друг для друга мы созданы, ты моя пара, а я твоя. Всегда мы вместе были и будем. Больше жизни тебя люблю.

И слышу: всхлипывает она, дрожит, плачет. Испугался не на шутку: обидел всё-таки, дурень. Взял лицо её в ладони, слёзы вытираю осторожно, а самого трясёт, даже голос дрожит:

– Настя, - говорю, - Настенька… Родная моя, любимая… Прости дурака, зря сказал, обидел тебя…

– Нет, - головой замотала, лицо в ладонях спрятала. – Нет…

Обнял её, по голове да по спине глажу, в волосы целую тихонько, а у самого в глазах туман начался: до того на душе и больно, и радостно от того, что панцирь её ледяной раскололся сейчас…

Долго так грел её, не отпускал, пока она в себя не пришла. Посмотрела на меня, щеки пальцами коснулась легонько.

– Ты… ты правда есть? – говорит. – Настоящий?

– Правда, - отвечаю, - и ты есть. Мы вместе. Выйдешь за меня?

Уткнулась она мне в плечо, а там мокро от слёз пролитых.

– Да, - тихо так, еле слышно. И кивнула ещё: – Да…

– Я рад, - отвечаю сам еле слышно, обнимаю крепко, счастлив безмерно. – Пойдём ко мне. С дедом тебя познакомлю, с Антишкой и Глашей его.

Посмотрела она на меня и не выдержал я снова, поцеловал её в губы от всего сердца.

– Люблю тебя, - в глаза мокрые, счастливые, звёздные заглянул. – И всегда буду любить.