Я попыталась сосредоточиться на голосе Женевьевы. Он того cтоил. Пусть сама она не походила на неискушенную девицу, да и сюжет оперы так себе, пасторальная халтурка, магия бархатистого тембра все скрашивала.

Партию барона исполнял Эдвин ишт Сартон. Постановщику виднее, но я видела его в образе положительного героя.

Сцена соблазнения вышла откровенной. Судя по прокатившемуся по залу шепотку, остальные тoже не ожидали увидеть Женевьеву почти в чем мать родила. Хотя, может,и полностью обнаженной: Эдвин кидал на сцену нечто, подозрительно напоминавшее трусики. Сам он, что характерно, снял только рубашку и пока партнерша по спектаклю в притворном стыде прикрывала грудь, имитировал соитие в приглушенном свете софитов. К счастью, сцена длилась недолго, иначе бы театр завалили жалобами. Хотя их и так не избежать. Все хорошо в меру, а любая опера – и вовсе условность, зачем в ней подобная натуралистичность!

Судя по шумному сопению директора театра, на репетициях он видел совсем другое. Хитрая Женевьева приберегла «изюм» для премьеры. Представляю, с какими заголовками выйдут завтрашние газеты! Зато одного она добилась – об опере станут говорить. Если я правильно поняла, для Женевьевы важно внимание к своей персоне, ну а как его добиться, дело десятoе.

Собственно, ?а эффектной сцене потери невинности первый акт завершился. Упал занавес, отсекая исполнителей от публики. Она по-разному реагировала на увиденное. С галерки и вовсе доносился свист. Кто-то в партере требовал немедленно прекратить безобразие и уволить обоих певцов из театра. Не удивлюсь , если к началу второго акта многие кресла опустеют.

– Ну, как вам? Как думаете, она действительно голая, они действительно этим занимались?
– обратился ко мне сидевший позади мужчина.

Глаза его маслянисто блестели. Мысленно он уже повалил Женевьеву на простыни.

– Эмм… Свежо! Насчет той сцены… Не думаю, все же театр не бордель.

– Некоторых это не останавливает, – вмешался поднявшийся со своего места Лотеску. – Они готовы превратить рабочее место в дом терпимости.

Судя по выражению лица, он не оценил пикантной выходки Женевьевы.

Пожала плечами:

– Вам виднее.

Фраза прозвучала невинно, но хассаби уловил намек.

Что хмуритесь? Не нравится? Ну не я же ездила в ведомство развлекаться.

– Дорогая, - обратился Лотеску к супруге, - не возражаешь , если я тебя ненадолго покину? Дела. Встретимся в ложе после антракта. Или хочешь уехать?

Показалось,или oн надеялся спровадить Амели? Увы, не вышло.

– Что ты! – ужаснулась она. – Я просто обязана до конца дослушать самую скандальную оперу года. И точно умру , если прямо сейчас не обсужу любовницу Фондео с Кристианой и Ядвигой. Не сомневаюсь, сразу после спектакля ей придется расстаться со всеми бриллиантами и мехами, вернуться на улицу, откуда она и пришла. Так опозорить своего покровителя!

Амели закатила глаза и укоризненно цокнула языком.

– ? чем она только думала?! Вот что значит отсутствие образования! Женщина моего круга не выставила бы себя напоказ, не сделала ничего, что бы угрожало карьере мужа или любовника. Хотя чего я хочу от глупой мещанки!

Мазнув губами по щеке мужа, Амели уплыла перемывать косточки Женевьевы с подругами. Лотеску же с чистой совестью под благовидным предлогом увел меня для обещанного разговора. Якобы хотел передать что-то Тонку.

Миновав фойе с фланирующей публикой, Лотеску привел ме?я в небольшой зал с роялем. Судя по всему, днем здесь давали камерные концерты, но сейчас помещение пустовало. Крышка рояля опущена, табурет унесли. Только чуть мерцают настроенные на среднюю мощность осветительные кристаллы.

– Вам не надоели глупые выходки?
– Лотеску ожидаемо начал с обвинений.

– А вам?
– парировала в ответ и отошла к окну, отодвинула тяжелые портьеры.

Красиво! Вечерняя стoлица переливалась огнями. На западе пролегла золотисто-багряная полоса заката. Улыбнувшись, подставила заходящему солнцу ладони.

Лотеску подошел бесшумно. Только что был далеко, а вот уже рядом. Я слышала его дыхание,теплое, поднимавшее дыбом волоски на затылке,тонула в аромате его парфюма.

Почему, почему он молчит?!

Напряжение в теле нарастало. Я ощутила знакомое томление внизу живота. И ровно в эту минуту хассаби меня поцеловал.

Все случилось внезапно. Острая, почти болезненная вспышка.

Я не успела подготовиться, не успела отреагировать верно, да что там, я осознала случившееся с опозданием. Воспользовавшись моей растерянностью, словно повторяя сюжет первого акта скандальной оперы, Лотеску смял мои губы в неукротимом порыве. Ладони сдавили плечи, бедра прижали к подоконнику. Я очутилась в ловушке. Шайтан, какой же сладостной ловушке!

При свете, в публичном месте, зная, что в любую минуту дверь в зал может отвориться, я позволяла целовать себя женатому мужчине и решала самую мучительную дилемму на свете: ответить или изобразить статую? К счаcтью, Лотеску решил за меня, а то неизвестно, чем бы все закoнчилось. Он отпустил и, довольно посмеиваясь, отошел к роялю.

– Так, у нас пятнадцать минут, – деловито напомнил Лотеску.
– Не будем растекаться по древу.

– Хассаби! – возмущенно вспыхнула я, проверив, не пострадали ли бантики завязок.