Шрифт:
– Я на дух не переносил этого типа. Та еще сволочь, шел по трупам, ничуть не смущаясь. Но чтоб такое… Господи, я больше не понимаю, что здесь происходит!
– Не понимаете? – вымученно засмеялся капитан Гедиг. Вся его адъютантская деликатность испарилась в одночасье. – А мне думается, вы получили достаточно наглядных уроков! Губе, Йенике – или они не в счет? А тот чудной генерал зенитной артиллерии… Откройте глаза, господа! Примеров найдется предостаточно!
– Плике? Не знаю такого. Кто это вообще?
– Он заправлял авиаперевозками. По воздушной части, так сказать. Согласно моим сведениям, тоже эвакуировался.
– Гёрц, вы-то должны его знать!
– А я и не отрицаю, – буркнул фельдфебель. – Знаю даже лучше, чем хотелось бы!
И Гёрц рассказал историю, отчасти уже известную по слухам. Генерал-майор Плике [55] командовал единственной в котле зенитной дивизией и был уполномоченным руководителем всех формирований люфтваффе, попавших в окружение. Он не скрывал своей слабости к красивым вещам и комфорту, подобающему его должности. На Рождество, когда с транспортом стало туговато и рядовым солдатам было отказано в получении посылок, по его распоряжению для украшения праздничного офицерского стола завезли целую гору индеек. Впрочем, за армию генерал болел душой и телом! О, да! Время от времени бойцам перепадала от Плике бутылка коньяка, из тех, что денщик таскал ящиками, которые доставлялись воздушным путем. 14 января, когда тучи стали сгущаться, Плике вылетел на бомбардировщике под прикрытием истребителей – как говорится, доложить обстановку. При этом взять с собой раненых отказался, сославшись на “служебный” характер поездки. Из рук командующего воздушным флотом он получил Рыцарский крест и больше не вернулся. Вместо этого в котел пришла радиограмма, в которой сообщалось, что самолет генерала многократно кружил над аэродромом, но из-за “сильной противовоздушной обороны” и “активных действий авиации противника” осуществить посадку не смог. Упомянутой ночью на аэродроме Питомник приземлилось около пятнадцати транспортных самолетов с продовольствием и столько же самолетов с ранеными поднялось в воздух.
55
Генерал-майор Плике – Прототипом, очевидно, послужил генерал-майор Вольфганг Пикерт (1897–1984), командир 9-й зенитной дивизии люфтваффе, участвовавшей в Сталинградской битве.
Капитан Гедиг дополнил рассказ своими сведениями:
– Вчера полковник Фукс получил от него радиограмму примерно следующего содержания. Приказываю храбро сражаться до последнего. В настоящий момент под лозунгом “отомстим за Сталинград” уже формируется новая артиллерийская дивизия, которая получит доблестное название старой.
– Эх, несчастная душа! – вздохнул лейтенант Бонте. – Бессердечный человек!
– Боже мой! – застонал Айхерт. – А ведь эти люди были в военных училищах нашими наставниками… Гедиг, только без лукавства, скажите, это правда?
– Помилуйте, Айхерт, какой мне резон рассказывать сказки?! Полковник Фукс отреагировал примерно так же, как вы. В ответной радиограмме он выразился недвусмысленно: “Ввиду формирования новой зен. див. прошу дать ясное указание, как с наст. момента называться частям старой дивизии, которые еще сражаются в Сталинграде”. Послушайте до конца и узнаете, чем закончилась драма. Чудеса еще впереди!
– Святые дары! – воскликнул Айхерт и ударил кулаком по столу. – Я прослужил четырнадцать лет и предан армии всем сердцем. Ничего подобного на моем веку отродясь не случалось! Верность, честь, исполнение долга – неужели все это больше ничего не значит?
Айхерт зашелся в приступе кашля, от нехватки воздуха лицо его посинело. Бройер тоже не находил себе места, все больше и больше взвинчиваясь. Он думал о Визе, которого они сломали окончательно и который околел как собака в вонючей яме, думал о застрелившемся парне из канцелярии, о Факельмане, об Эндрихкайте, о плачевном положении и мытарствах последних месяцев и о генерале, который еще в самом начале произнес красивые слова и улетел в Вену, в санаторий. Так оно тогда начиналось… В нем закипало безграничное возмущение.
– Верность, долг, честь! – воскликнул он. – Все это для несчастного бедолаги, что остался за дверью, на улице, легковерного и доверчивого, для него эти слова еще кое-то значат! Но только не для господ, сидящих наверху! Для них все пустое… Фразочки, какими они затуманивают наш разум, чтобы превратить его в послушное орудие для исполнения своих грязных планов… А мы? Мы, безмозглые бараны, в их спектакле соучаствовали, беспечно и малодушно во всем потакая! О, как обмирали мы от восторга! Как прятались за широкой спиной соседа… А нынче, пока те другие хихикают, дело дошло до нас, и вот тут мы очнулись, скроили дубоватые лица и заныли, запричитали… Вы говорите солдаты? Хороши солдаты! Ландскнехты мы, пустоголовые купленные наемники… и уже очень давно – лет десять точно! Пришла пора опомниться, времени больше нет!
Все молчали, каждый испытывал неловкость, чувствовал себя пристыженным и, очевидно, задетым за живое. Наконец обер-лейтенант Шмид сдержанно проговорил:
– К чему эти несправедливые и бестактные выпады, Бройер! Так или иначе все мы увязли в одной грязи… В конце концов речь идет о вермахте, в рядах которого мы состоим. Такие типы, как Унольд или тот зенитчик, слава богу, пока исключение. Порядочных офицеров и генералов еще немало!
Бройер снова овладел собой.
– Мне не хотелось бы вас обижать, – сказал он спокойно, – но, если мы выживем после Сталинграда и не извлечем главных уроков, значит, судьба благоволила к нам напрасно… Речь не о каждом отдельном человеке, речь о системе и в данном случае о вермахте, о котором вы толкуете. Полковник фон Герман как-то сказал: немецкий вермахт потерял в Сталинграде свое лицо. И отчасти он, конечно, прав, с одной лишь оговоркой… а что, если это и есть настоящее лицо вермахта, которое до сих пор удавалось скрывать за фасадом традиции и пустопорожних штампов… По крайней мере этот образ навязывали ему последние лет десять. Вспомните Бека, Фрича, Бласковица, Гёпнера [56] и всех остальных! Кто показывал характер, того ломали или вынуждали уйти. А тому, что осталось, далеко до германского вермахта былых времен. Теперь это жалкая, прогнившая насквозь кучка коррупционеров: от начальников до рядовых. Пока все шло неплохо, систему скрепляли высокопарные речи. Чтобы глаза людей открылись, потребовался Сталинград. Он сорвал с лиц маски, показав в истинном свете нас и наши ценности. Теперь мы видим, как зыбко все, во что мы верили, – люди, идеалы. Нет смысла и дальше цепляться за старое. Если что-то вот-вот обрушится, его не удержать.
56
Вспомните Бека, Фрича, Бласковица, Гёпнера… – Бройер перечисляет генералов на высоких постах, высказывавших несогласие с решениями Гитлера. Людвиг Бек (1880–1944) – генерал-полковник, начальник генерального штаба сухопутных войск в 1935–1938 гг.; выступал против оккупации Чехословакии, опасаясь войны с Британией, и призывал высшее командование вермахта коллективно уйти в отставку, чтобы не допустить войны. Подал в отставку в августе 1938 г. Вернер фон Фрич (1880–1939) – генерал-полковник, главнокомандующий сухопутных войск вермахта в 1934–1938 гг.; также выступал против начала войны из-за неготовности армии. В 1938 г. ушел в отставку из-за ложного обвинения в гомосексуализме. Погиб в 1939 г. в Варшаве, командуя полком. Йоханнес Бласковиц (1883–1948) – генерал-полковник, главнокомандующий оккупационных войск в Польше. В 1939/40 гг., руководствуясь как моральными, так и прагматическими соображениями, писал Гитлеру и главкому сухопутных войск фон Браухичу меморандумы с критикой массового уничтожения евреев и поляков силами СС и полиции. В 1940 г. был переведен на Западный фронт. Эрих Гёпнер (1886–1944) – генерал-полковник. В январе 1942 г. во время советского контрнаступления под Москвой 4-я танковая армия под командованием Гёпнера отступила вопреки приказу Гитлера, за что Гёпнер был показательно уволен из армии “за трусость и неподчинение приказу”. Генералы Бек и Гёпнер впоследствии стали участниками “заговора 20 июля” и были казнены.
Подвал содрогнулся от мощного взрыва. В разбитое окно хлынули снег и обломки. Офицеры повскакали с мест.
– Проклятье! – выругался обер-лейтенант Шмид: стоявший на плите котелок с кофе засыпало известкой.
Обер-лейтенант Финдайзен, промаргиваясь, прикидывал, насколько прочен потолок.
– Во и я ток умаю, – процедил он свое заключение, протолкнув парочку слов между раздувшимися скулами. – Ели ут найот шо-нидь поать, навъяд ли удежим.
Все засмеялись.
– Ответьте мне, Бройер, – начал немного погодя капитан Айхерт, изобразив на лице подобие улыбки. – Вот вы все время были таким тихоней, скромным молодым человеком. И раньше – только не сердитесь – почти никогда рта не раскрывали. Насколько мне известно, Унольд ценил вас особенно за это. А сейчас вдруг разражаетесь тирадой не хуже народного оратора. Что произошло?