Шрифт:
– Что, больше и впрямь ничего нет? – спросил Айхерт, поигрывая поднятой с пола ручной гранатой. – Ни одного укрытия, имею в виду?
– Окопы, прикрытые брезентом.
Побеседовав, капитан и обер-лейтенант выдвигаются на осмотр позиций. Они осторожно следуют от окопа к окопу, порой преодолевая приличные участки ползком, а порой падая и на несколько минут замирая, чтобы переждать внезапные вспышки сигналок и пулеметные очереди. Русские оживились; кажется, они чувствуют приток свежих сил на стороне врага. Поодаль мерцает красноватый огонь. В крохотном углублении укрылись четверо солдат, в том числе часовой с наблюдательного пункта “Эрих”, и развели костер.
– Вас никак бес попутал? – возмущенно шикает на них Айхерт. – Последние мозги вышибло? Да тут вслух говорить опасно – все слышно, а они огонь развели! Русские за вами придут – глазом моргнуть не успеете!
Те смотрят на капитана с непониманием и упреком. Ну конечно! Это же новички!
– Да ведь перед нами еще один пост, господин капитан. Разве ж может что-то случиться?
Айхерт грубо одергивает их, призывая к порядку. В блиндаж он возвращается со смешанными чувствами – а вот обер-лейтенант, напротив, воспрял духом.
– До чего же замечательно вновь видеть в окопах жизнь! – ликует командир. Видно, что на него нахлынули воспоминания; он тихо прибавляет:
– А ведь всего три дня тому назад было так же – и вот…
Но грусть быстро улетучивается. Офицер и не думает скрывать, как он рад тому, что уезжает, и взволнованно оглядывает блиндаж, проверяя, не оставил ли чего-то в углу.
– Что ж, ни пуха ни пера, капитан! – говорит он на прощанье, не уставая жать остающимся штабным руку, словно за что-то благодаря. – Надеюсь, вам повезет больше, чем нам!
Айхерт и Бонте молча переглядываются. Они чувствуют, как неотступно приближается неизбежное, и их охватывает страх.
Лейтенант Дирк лично разводит свою роту по окопам. На дне ям – лишь охапка соломы и немного ветоши. Как офицер-зенитчик он не обладает достаточным опытом службы в пехоте, но на фоне этих несчастных созданий, задающих наивнейшие вопросы, он сам себе начинает казаться “стариком”. У солдат в голове не укладывается то, чего от них требуют: прежде и без того приходилось туго, но хоть крыша над головой была и малая толика тепла, а теперь им, оголодавшим и истощенным, в одной только легкой форме, приказывают заползти в ямы и ночевать на улице, сутками не шевелиться, а днем даже головы не поднимать? Лежать и даже не надеяться, что ранение или смерть положат этому конец? Но такого ведь быть не может! Это уже не война, а самое настоящее убийство, бессмысленная бойня!
Его беспардонно тянет за рукав невысокий тощий артиллерист.
– Господин лейтенант, – шепотом спрашивает он, – правда же, Гитлер этого так просто не оставит? А он вообще знает, что тут творится? Надо бы, чтоб кто-то доложил ему, что на самом деле происходит, господин лейтенант! Господин лейтенант, фюрер просто не может этого допустить!
У Дирка к горлу подступает ком. В бытность вожатым гитлерюгенда воспламеняющие речи легко слетали у него с языка, а сейчас он не находит, что ответить. Доложить фюреру… Если б это было так просто! Какое-то время назад командующий корпусом – тот самый, однорукий, что осенью смог к северу от Сталинграда пробиться до самой Волги, – метая молнии, вылетел в штаб верховного главнокомандующего, чтобы довести до его сведения истинное положение вещей. Но если перед лицом врага он, несомненно, был героем, перед лицом фюрера он моментально пошел на попятную, молча принял из его рук мечи к Рыцарскому кресту и отправился во внеочередной отпуск по случаю свадьбы дочери.
“Где же она, хваленая гордость пред лицом тирана? [45] – думает Дирк. – При Фридрихе Великом прусский офицер мог швырнуть к его ногам шпагу… А сегодня офицер в душе раб. Как до такого могло дойти, как?!”
Но ответа на свой вопрос он не находит.
Артиллерист все еще лежит рядом и, кажется, ждет ответа. Сказать ему то, о чем он сейчас подумал? Вряд ли это его утешит.
– Выше голову, товарищ, – наконец выдавливает он. – Пару дней придется продержаться, ничего не поделаешь. А там наверняка полегчает! Дивизия пообещала доставить зимнее обмундирование… Адольф Гитлер о нас не забудет, он неустанно о нас печется. Помните, что он нам передал? “Вы можете твердо на меня положиться!” Наш фюрер – человек слова!
45
Гордость пред лицом тирана – строка из “Оды к радости” Ф. Шиллера. Перевод И. Миримского.
Капитан Айхерт лежит на земляных нарах в дальнем углу блиндажа и спит, небрежно укрывшись шинелью. На посеревшем лице его пляшет тусклый свет свечи, бросая на обмазанную глиной стену четкий абрис запрокинутой назад головы. Из полуоткрытого рта доносится сиплый прерывистый храп, переходящий в глубокий грудной стон. Ему снится сон: он стоит один на безупречно прямой дороге, теряющейся в снежной дали. По обеим сторонам ее в земле, точно телеграфные столбы, торчат застывшие трупы солдат, головами воткнутые в землю. Это аллея славы; по ней должен проехать фюрер. Капитан Айхерт прохаживается вдоль рядов, проверяя, все ли тела стоят вертикально. Неожиданно его хватают невидимые руки и пытаются воткнуть головой в сугроб. “Стоять! – кричит он с перепугу. – Война еще не окончена! Я пока еще не умер!” Он отчаянно пытается высвободиться, но тщетно.
“Еще не умер? Ха! – гогочет кто-то. – Вся армия пойдет на частокол! И вы тоже… герр капитан!”
Айхерт в ужасе вскакивает. Над ним склоняется лицо трясущего его за плечи адъютанта.
– Герр капитан! Герр капитан! – взволнованно повторяет он.
– А?.. Что?.. Где?.. Что случилось?!
– Герр капитан, на левом фланге канонада усиливается! Там что-то неладно!
Выругавшись, Айхерт рывком поднимается.
– Слева, говорите? Там, где рота Дирка?
Он бросается к телефону. На том конце провода звучит взволнованный голос лейтенанта Дирка.