И вот перед Новым годом ему предоставили отличную трехкомнатную квартиру, с огромной лоджией, в кирпичном доме, и район хороший, в черте старой Москвы, в Сокольниках.

Все в отделении радовались за Вершилова: наконец-то будет жить как человек! Со всех сторон сыпались советы, как лучше обставить комнаты, где купить занавески, где книжные полки, как практичнее использовать лоджию.

Вершилов смеялся:

— Да у меня и денег-то таких нет, чтобы обставить все три комнаты.

— Вы хоть одну обставьте, — сказала Зоя Ярославна. — Свой кабинет, чтобы вам удобно было там работать…

Ей было тоже кое-что известно о личной жизни Вершилова, но, в отличие от Вареникова, она искренне жалела его.

Вареников с трудом скрывал досаду: все-таки сумел Витька добиться своего! Выстоял свою очередь!

Прошло совсем немного времени — и Вареников возликовал: Вершилов отказался от квартиры.

— Я могу подождать, — сказал. — Надо мной не каплет; а вот Самсонову жить негде, к тому же у него маленький ребенок…

Самсонов, молодой врач, угрюмый и длинный, словно столб на дороге, никак не мог поверить своему счастью.

— Вы серьезно, Виктор Сергеевич? — не уставал он спрашивать, и Вершилов каждый раз терпеливо отвечал:

— Совершенно серьезно.

Самсонов тоже стоял в очереди, но, во-первых, он работал в отделении всего шесть лет, во-вторых, он полагал, что сперва удовлетворят заведующего отделением и всех тех, кто стоял раньше его.

И вдруг, нежданно-негаданно…

Клавдия Петровна сказала:

— Вы поистине родились в рубашке, Федор Кузьмич, правда, надо еще заиметь такого вот завотделением, как наш Виктор Сергеевич. Это тоже особого рода счастье.

— Он просто — человек и понял, что мне жить негде, — произнес доктор Самсонов. — Мы снимали комнату за городом, но хозяева гонят нас, потому что их беспокоит ребенок…

Все эти дни у Вареникова было хорошее настроение. Еще бы, Витьке не досталась новая квартира. Правда, он сам от нее отказался, но все равно — не досталась!

Разумеется, он первый позвонил жене Вершилова и, не называя себя, доложил ей: ваш муж добровольно отказался от новой, хорошей квартиры, сыграл в благородство, старается завоевать дешевую популярность…

И радостно положил трубку. Теперь Витьке достанется на орехи, еще как достанется! И еще больше возликовал, узнав, что жена устроила Витьке скандал и теперь обе — и жена, и дочь — не разговаривают с ним.

Зайдя в очередной раз в кабинет начальства, Вареников сказал:

— На мой взгляд, наш уважаемый Виктор Сергеевич перехитрил самого себя.

— Чем же? — рассеянно поинтересовалось начальство.

— Отказаться от прекрасной квартиры! Это же надо понимать! Не иначе предполагает таким вот образом выколотить что-то лучшее и значительное, как вы считаете?

Но в тот день начальство не было расположено к частным беседам, и Вареников, быстро сообразив все как есть, решил ретироваться.

А Вершилов остался жить в своем панельном, в двухкомнатной обители до лучших времен…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Перед тем как уйти домой, Вершилов еще раз зашел в палату Астаховой. Она радостно улыбнулась, завидев его:

— Виктор Сергеевич, вот хорошо-то!

— Что хорошо? — спросил Вершилов, став возле ее постели.

— То, что меня не забываете…

— Как же вас забыть? — спросил Вершилов.

Астахова покосила на соседнюю постель, где, укрывшись одеялом с головой, спала Сережкина.

— А вот мы с Элей считаем, есть такие врачи, которые не только что забывают, а просто-напросто не помнят о своих больных, как не было их никогда в жизни!

— Ну-ну, — заметил Вершилов. — К чему такие сильные выражения?

Он прекрасно понимал, кого имела в виду Астахова. И она знала, что он понял ее, однако решила уточнить дальше:

— Возьмите, например, Владимира Георгиевича, ему все мы, кто бы ни был, до лампочки, или, как говорит Эля, до самой что ни на есть Феньки.

— Перестаньте, Вера Алексеевна, — начал было Вершилов, но она перебила его:

— Перестаньте! А почему это я должна перестать? Мы с Элей так считаем: профессия врача — самая гуманная, самая человечная и великодушная, согласны со мной?

— Допустим, согласен, — серьезно ответил Вершилов.

— Ну, так вот, стало быть, Владимир Георгиевич не отвечает этим вполне понятным требованиям, он прежде всего наплевательски относится ко всему и ко всем, разумеется, кроме своих собственных личных дел.