Не надо было очаровываться, ни к чему такая роскошь в наше жестокое время! И право же, не так уж интересно мнение о нем его товарищей, врачей. Он сам о себе знает куда лучше и больше, чем любой из них. Хвалят ли они его или порицают, в любом случае ошибаются. Только он один знает подлинную себе цену, только один он, больше никто!

Наряду с чувствами, владевшими доктором Варениковым: равнодушием к больным, нелюбовью к своей работе и, наоборот, страстной привязанностью к даче, к своим, только ему принадлежащим вещам, в том числе и к собственному сыну, с привычным, достаточно умело скрываемым недоброжелательством к товарищам по работе, в нем уживалось еще одно чувство, нет, пожалуй, это можно было бы назвать страстью — ненависть к Вершилову. Доктор Вареников ненавидел Вершилова исступленно, почти одержимо, всей силой своей не раскрытой ни для кого души.

Он помнил очень ясно дни дружбы, некогда связывавшие их.

Должно быть, справедлива поговорка: «Нынешний враг — вчерашний друг».

Когда-то они были друзьями, учились в одном классе. Вареников жил двумя этажами выше. Каждое утро Витя Вершилов свистом вызывал его во двор — и они вместе отправлялись в школу. Витя свистел превосходно, никто во дворе не мог перещеголять его. И еще он отлично ходил на лыжах, плавал любым стилем, прыгал выше всех на уроках физкультуры. А Володя Вареников никакими особыми талантами не был отмечен, единственно, что его отличало: он умел почти молниеносно складывать в уме любые цифры.

Скажешь ему:

— Сколько будет триста двадцать пять плюс семьсот одиннадцать?

Подумает немного, совсем немного, ответит:

— Одна тысяча тридцать шесть.

Он очень редко ошибался, но, если ошибался, переживал не на шутку, не уставал повторять:

— Как это так вышло? Мне казалось, я сосчитал абсолютно верно!

Однажды учитель математики, благоволивший ему, спросил:

— А умножать ты тоже умеешь так же быстро?

— Нет, — ответил Володя. — Ни умножать, ни делить, ни отнимать так же быстро не умею. — И прибавил серьезно: — Такая уж у меня особенность — только складывать, только прибавлять.

Как-то Витя Вершилов признался Володе, что ему нравится одна девочка. Оказалось, эта же самая девочка нравится и Володе.

В тот год они оба перешли в восьмой класс, а девочка, ее звали Юля, училась в девятом.

Она была хорошенькой, правда, умеренно, можно было ожидать, что спустя несколько лет, когда отлетит девичья свежесть, она подурнеет, станет обычной, довольно дебелой теткой с чересчур выпуклыми глазами и слишком ярким румянцем.

Но пока что она нравилась мальчикам, во всяком случае оба — и Витя, и Володя — ходили за нею по пятам, но она не обращала на них никакого внимания, они были решительно неинтересны для нее.

Как-то на школьном дворе сражались две команды в волейбол.

Юля вошла во двор, поглядела на Витю Вершилова, он классно подавал мяч, великолепно пасовал, тем более великолепно, что чувствовал на себе Юлин взгляд.

После Юля сказала:

— А ты здорово играешь, вот бы никогда не подумала.

— Почему не подумала? — спросил Витя.

Она слегка иронически оглядела его:

— В общем-то, ты щупленький…

Витя обиделся, но постарался превозмочь обиду. В конце концов не все же могут нравиться, иметь успех у девочек. Однако не сдержался, спросил:

— А Володю ты не считаешь щупленьким?

Володя был высокий, упитанный, с хорошо развитыми мускулами и выпуклой грудью.

— Какой Володя? Вареников? — Юля пренебрежительно усмехнулась: — Вот еще! Что в нем хорошего?

Витя обрадовался: стало быть, Володя ему не соперник, однако врожденная порядочность одержала верх.

— В нем много хорошего, он, например, умный, а как он считает! Он может в уме сложить самые огромные цифры и немедленно получить результат — и всегда самый верный!

Но Юлю Витины слова не убедили.

— Умеет сложить? — повторила она. — Это он может — сложить, чтобы грести под себя, чтобы все себе зацапать, на это он скор…

Много лет спустя, когда они стали вполне взрослыми и снова встретились, уже работая в одной больнице, эти слова не раз вспоминались Вершилову.

Собственно, он и тогда, в те годы, в какой-то мере знал цену своему приятелю. Знал, что тот жаден, не по годам мелочен, недаром в классе многие звали Володю «скупердяй» и «скаред». Знал, что Володя во всех ищет что-нибудь дурное или смешное, во всяком случае непривлекательное.

О своем отце, таком же раскормленном и розовощеком, как и сын, он говорил с откровенной насмешкой:

— Батя у нас пожрать — первый человек! Душу отдаст за хороший харч…

Витя, уважавший своего отца, считавший, что лучше его родителей нет никого на свете, непритворно удивлялся:

— Как ты можешь так говорить об отце?

— А что? — так же удивлялся Володя. — Я же говорю чистую правду. Что же в том такого?

Витя был мастеровит, умел все делать, за что бы ни взялся, иные жильцы дома просили его кто починить радиоприемник, кто вставить стекло, а то стекольщика не дозовешься, кто специально приходил за ним, чтобы проверил электропроводку в квартире, он никому не отказывал.