— А почему, кстати, Бронзовый Самура, а не самурай? И почему вообще — самурай?

— Ну, Бронзовый, пояснить не надо, я думаю, а самурая сократили до самура хоб. Им так удобнее оказалось, а мне фиолетово. Самурай оттого, что тип доспеха ближе всего к ним. Отчего-то представилось, что для хобол самое оно будет. И, кажется, угадал.

— Да, — согласился Рамзес, — неплохо выглядит. Органично подходит к их кривым ногам и страшным зелёным рожам.

— Сказал красавец с шакальей головой и облезлым хвостом.

— Сделал замечание лысый обезьян, настолько несостоятельный, что эволюция отобрала у него хвост, ибо он так и не смог найти применение такому чудесному органу.

Мы радостно ухмыльнулись друг другу…

— Как поживает Белоснежная?

— У неё непростой период, — со вздохом ответил Рамзес, — Помимо обычной текучки ещё и переоценка ценностей в связи с определёнными обстоятельствами.

— Оу?

— Закрытая информация, сам понимаешь…

— Ну да, ну да…

— Одно скажу, мне ещё хуже!

— Оу?

— Закрытая информация, — опять тяжело вздохнул Рамзес.

— А знаешь, брат, есть у меня некая микстурка, что помогает легче переносить тяжелые периоды.

— Э?

Я достал из сумки флакон, грамм на семьсот, вырезанный нашей мастерицей Лютик с помощью ещё двух умельцев из целого кристалла аквамарина, и две серебряные чарочки с чеканными узорами. Откупорив тщательно притёртую пробку, я налил в них по «писят капель».

— Чистая алхимия, — пояснил на задранные в немом вопросе брови Рамзеса, — Прозрачная, как слеза ребёнка, насыщенная жизненной силой вода. Мими постаралась. Прошедший магическую очистку этиловый спирт. Идеальная пропорция соотношений от великого учёного господина Менделеева, сорок на шестьдесят! И небольшая, но удивительно интересная ягодка, что не только придаёт раствору мягкость пития, но и насыщенный зелёный опалесцирующий цвет.

— Видишь, — я указал на русские буквы, отгранёные на бутылке, — Так и называется — «Зелёный Змий»! Распивается только в достойной компании, по вескому поводу, малыми дозами в неограниченных количествах.

— Знаменитая русская водка! — скривил рожу Рамзес.

— Не просто водка, а нектар богов! — оскорбился я, — Ты с обычным шмурдяком, что делают сейчас, даже сравнивать не моги! И вообще, не хочешь — не пей!

— Не-не, давай уж. Попробую, наконец, чем вы, русские, пьянствуете!

— Ты бы поменьше глупости за дураками повторял, глядишь и за умного сойдёшь! Пьянствовать можно чем угодно, когда угодно, и где угодно. И, к твоему сведению, закладывают за воротник другие нации ещё и похлеще, да только про нас одних по всему миру байки как о не просыхающих пьянчужках ходят. А мы сейчас не пьянства ради, а здоровия для! Вот смотри, как это делается правильно…

Я достал из сумки небольшой раскладной столик, водрузил на него плошку с солёными грибочками, тарелку с маринованными огурцобаклажанами, нарезанными ровными дольками. Куски хлеба — сложная смесь дикорастущих зерен, собранных хоб, перемолотых и испеченных караваем. Вкус не как у чёрного хлеба моей молодости, но очень близко. Ну, и последнее — сало. Прожилочки мясные, чесночный шпик, перчик. Отдельно лучок стрелками…

— У-ур… — оскалился Рамзес, — Да тут целый ритуал, похоже!

— А то! Не чайная церемония, но для понимающего человека не менее сакральная…

Вот держи, — я сунул ему трезубую серебряную вилку в руку, — Значит, запоминай! После "слова" стукаемся чарками! Это называется — чокаться! Затем опрокидываешь её в пасть и обязательно занюхиваешь хлебушком! Далее накалываешь на вилку, что приглянулось и закусываешь. Заостряю внимание, это, — я указал на тарелки, — не еда!

— Не еда? — переспросил удивлённый Рамзес.

— Не еда! Это — закуска!

— Да? А очень похожа на еду…

— Закуска! Её не едят, ей закусывают. Сейчас сам поймёшь.

— Ладно…

— Ну, — я поднял стопку, — Чтоб у нас всё было, но ничего за это небыло! Давай…

И влил в себя алхимический раствор! Занюхнул хлебушком и отправил в рот хрустящий грибок! Ах! Как мягко пошла…

Рамзес, копируя меня, проделал все манипуляции практически зеркально. Только в пасть закинул пластинку сала. А занюхал так, что хлеб к носу присосало!

— Хм-м… — протянул шакалоголовый, прислушиваясь к внутренним ощущениям.

— Как оно?

— Оч-чень интересно…

— Давай, — я опять наполнил стопки ещё раз, — Для закрепления материала. У нас говорят, между первой и второй перерывчик небольшой!

Хлопнули!

— А знаешь, брателло, изрядно. Тепло такое внутри образовалось приятственное, мягкое. И закуска, да! Осознал! Не еда — закуска! По третьей? — глянул на меня Рамзес вопросительно.

— По третьей! Однако, и по последней. Во-первых, само по себе не стоит частить. Обычно, между второй и третьей уже начинаются неспешные разговоры обо всём. Что постепенно перерастают, соответственно количеству опрокинутых чарок, в "разговоры задушевные"…