— Никакого Империо нет, Себастьян, — Элис изо всех сил старается говорить как можно спокойнее. — Мы создали зелье обмена телами, чтобы он мог видеть хотя бы ненадолго. И он смог применить заклинания, потому что я научила его, пока он был в моем теле.

Пусть узнает их секрет, пусть делает с ним, что хочет, если это поможет понять ему простую истину — не все мыслят как он, и темный путь далеко не единственный.

— Лжешь! — скалится он и заглядывает ей в глаза.

Непонимание, сомнение, захлестывающая ненависть. Себастьян теряется в этих эмоциях, как и теряется от прямого взгляда Элис, опускает палочку. Очень вовремя. Элис нащупала место связывания и теперь пытается сломать узел.

— О нашей работе скоро напечатают научную статью. Спроси об этом профессора Шарпа.

— Нет, я не верю тебе.

— Но это правда, Себастьян. Все, что сказал тебе Оминис в Крипте — выражение его воли. И знаешь что? — Элис понимает, что разговоры пока что бессмысленны, и нужно действовать. — Мне плевать, веришь ты или нет.

Она разрушает заклятие одним легким толчком магии, веревка исчезает, как и чары удерживающие в воздухе, и Элис падает на землю.

— Я еще не отпускал тебя, — шипит Себастьян и тут же колдует новые путы.

Поздно. Щит отражает и оглушает, заклинанием Элис выхватывает у него палочку, отбрасывает к стене, отчего старинная штукатурка рассыпается в крошку. С силой швыряет его вниз, потом об стену, об угол полуразрушенной колонны. Вверх и снова о растрескавшийся пол. Она может повторять это бесконечно долго, пока не свернет ему шею, и ей не нужна древняя магия, что плещется внутри и жжет пальцы, не нужны непростительные заклятия.

Остановиться. Вдохнуть глубоко. Она не имеет права на ненависть.

— Ты мне ребра переломала! — хрипит Себастьян отплевывая кровь и пытаясь подняться.

— От пары сломанных костей не умрешь, — жестко говорит Элис. — Ты, кажется, так и не понял разницу между нами? Позволь показать тебе.

Она притягивает одну из тех злобных дворняг, что кружат вокруг руин, магией подвешивает её рядом с Себастьяном. Однажды в Хогсмиде он видел, как она распылила тролля, но этот способ требует полного опустошения заклинателя и не оставляет ничего: ни ран, ни ожогов, ни даже пепла. Слишком чистый, чтобы понять всю суть убийства. Сегодня она покажет ему другой, грязный и так часто используемый на войне с гоблинами, тот что впитался металлическим запахом, разъел кислотой её душу. Небольшой сгусток древней магии она посылает точно в цель, серебристо голубая энергия входит внутрь пса, просвечивает изнутри, Элис направляет её рукой, раскрывает ладонь перед собой и резко сжимает пальцы. Без заклинаний, без палочки, без слов. Тварь даже не успевает взвизгнуть, раздираемая изнутри магией, рвется кожа, с треском ломаются кости. Ошметки шкуры и внутренностей разлетаются вокруг, забрызгивают алыми пятнами Себастьяна, и глаза его заполняются ужасом.

Он дрожит, как дрожал каждый, кто видел хоть раз эту неприглядную сторону «её великого дара», пытается ладонями стереть кровь с лица, еще больше размазывая. Элис и сама трясется — она уже давно не выпускала этого вечно алчущего зверя, охочего до разрушения, а теперь, выпустив, тщетно пытается загнать назад в клетку.

— Так я убила Руквуда — того, кто проклял твою сестру, — она сжимает кулаки и снова глубоко вдыхает. — И всех его приспешников. Но ты, конечно же, не захочешь об этом слышать. Так я могла убить тебя в любой момент. А на дуэли, в которой ты так легко победил, если бы я не остановилась, это случилось бы с каждым, кто находился рядом. Моя сила опаснее, чем вся твоя темная магия. Ты хоть знаешь, как трудно её сдерживать?

— Почему… — сдается Себастьян, ударяя в стену, — почему за все, что ты сделала, ты прощена, а я, оступившийся лишь однажды, так и не заслужил прощения?

Прощения? Как же с ним сложно. Элис и сама могла стать такой — блуждать в собственной злобе, ломаясь от навалившейся силы и… одиночества. С ней был Фиг — старый профессор, что прикрывал её промахи и ограждал от новых, заставлял нести ответственность и быть ближе к сверстникам. И до самого конца, пока он не умер, сраженный чужой магией, Элис даже не понимала, что только он и удерживал её от падения. Без Оминиса и Анны у Себастьяна нет даже этого, и каждый его шаг может оказаться шагом в пропасть.

Элис протягивает ему руку, помогает встать на ноги и, удерживая, смотрит прямо в глаза, пытаясь достучаться в эту наглухо запертую дверь.

— Ты убил человека, Себастьян. Убил из ненависти, а не ради защиты. И пока ты ищешь оправдания и жалеешь себя, я просыпаюсь ночью от кошмаров, в которых снова и снова вижу то, что сама сотворила, — она оглядывает остатки пса и Сэллоу, почти с ног до головы покрытого чужой кровью. — Даже если никто не знает об этом, даже если они закрывают на это глаза, я не прощена. Никогда не буду. Мне приходится жить с этим. И тебе придется.

В его глазах еще нет понимания, но нет там больше и неприязни, ненависти — клинка без рукоятей, режущего насквозь с какой стороны ни возьми. Себастьян еще не может смириться ни с её словами, ни с её уроком, но Элис смело протягивает его волшебную палочку — если для него как для человека все потеряно, он нападет прямо сейчас.

Не нападает. Убирает палочку подальше и смотрит так, будто видит впервые. Уже похоже на что-то.

— Скажешь в лечебном крыле, что упал с лестницы, — говорит Элис, поворачиваясь спиной. — Или еще что-нибудь, ты ведь умеешь выкручиваться. И в твоих интересах, чтобы Оминис никогда не узнал об этом разговоре.