– Спасибо большое, я обязательно буду!

Куда идет человек, когда ему плохо, нужна поддержка или просто мудрый совет? Правильно, к родителям. Сейчас не тот случай, когда поможет дружеский треп, поэтому поехать за утешением к Жене не вариант. Мне же некуда идти. Я брожу по улицам города, под колючим снегом, который усиливается с каждым часом. Очнулась только сейчас, когда перестаю чувствовать пальцы рук.

Я знаю, что это плохая идея, но откуда-то в моем сердце поднимает голову надежда: вдруг случится чудо?

– Здравствуй, дочь. Я смотрю, ты зачастила ко мне в последнее время, – удивленно бормочет мать, сторонясь и пропуская меня в квартиру. Чувствую себя надоедливой свекровью, которая постоянно ходит с проверкой холодильника к невестке. – Ты себя в зеркало вообще видела? Совсем запустила.

Да, я выгляжу неважно: черные круги от болезни, недосыпа и усталости, похудела, бледная, как смерть… Горько усмехаюсь: не такое уж это и беспочвенное сравнение.

– Да я к тебе ненадолго, не волнуйся, просто хотела поделиться новостями…– проговариваю, приваливаясь к стене и даже не пытаясь раздеться. Так теплее. – Меня пригласили на просмотр.

Мать замирает, а потом ее глаза округляются от удивления. Но Аделаида быстро берет себя в руки и лишь коротко спрашивает:

– Когда?

– Двадцатого.

– Хорошо. Я освобожу этот день. Поеду с тобой. Лично проконтролирую. И если вдруг ты немного будешь не дотягивать, я поднажму на кое-кого. Ты будешь выступать в Государственном театре!

– Мама…– тихо и как-то обреченно произношу.

– Поверить не могу, неужели моя многолетняя мечта исполнится?! – кажется, она не слышит меня, витая в облаках, своих мыслях. Конечно, не хочется расстраивать ее в такой момент, но… мне нужна помощь. И я впервые за двадцать четыре года готова ее попросить у этой женщины, стоящей передо мной. Я бы ни за что не решилась на этот шаг, если бы не отчаяние, которое расползается внутри меня, как бензиновое пятно на водной поверхности.

– Мама! – уже чуть громче.

– Так, где мой телефон? Я сейчас же наберу Татьяне Борисовне и договорюсь об индивидуальных репетициях для тебя, надо увеличить нагрузку, времени, конечно, мало, но она – профессионал своего дела, думаю, справится! – бормотание матери все больше походит на бред сумасшедшего и становится последней каплей моего терпения.

– Мама!!! – ору во всю силу своих легких. – Услышь меня!!! – уставилась на эту чужую женщину, едва сдерживая слезы.

Она хмурит брови, прищуривает свои идеально подведенные глаза и, приняв, на первый взгляд, расслабленную позу, непонимающе смотрит на меня.

– Ну? Чего орешь на мать? Как на пожар, ей-богу…Совсем мозг поехал от безделья…

– Извини. Я лучше пойду. Хотелось просто поделиться новостями, это же так важно для тебя…

И ухожу, тихо прикрыв за собой дверь. В свой мир, где одиночество – мой верный спутник. В мир, где я никому не нужна. В мир, где после моей смерти меня никто и не вспомнит.

Придя домой, мысленно набрасываю план действий на ближайшее будущее, делаю зарубки в своей голове. Действуешь, как робот, скажут окружающие. Да, вы правы – соглашусь я. Потому что внутри меня – пустота. Внутри меня – Мариинская впадина с ее темной непроглядной бездной. Внутри меня – кладбище из напрасных надежд и несбывшихся желаний.

Замерзла. Не могу понять: то ли это от низких температур на улице, либо это лед внутри меня. Иду в ванну, чтобы согреться под горячими струями воды, на ходу сбрасывая одежду. Кипяток жалит мою кожу, словно рой разозленных пчел, но я не чувствую. Абсолютно. Ни-че-го. Закрываю глаза, подставляя воде свое лицо. И в мыслях проносятся все кадры моей бесполезной жизни. И это выше меня. Сильнее. Как бы я ни старалась, я не смогу. Я не смогу бороться с этим в одиночку, хоть и должна. И осознание слов доктора накрывает меня, ударяя обухом по голове. Меня душат рыдания, вою в голос, как воют женщины в дешевых сериалах, которых бросил муж. Сползаю по стенке и обессиленно сажусь на дно ванной, а слезы бесконтрольно продолжают литься из моих глаз. Пусть. Есть такие слезы, которые надо выплакать обязательно. В любое время и в любом месте.

Операция, волей судьбы назначена через три дня после моего визита к матери. Никто не был в курсе, поэтому и поддержать меня некому. Но чтобы поддерживать, нужно хотя бы иметь друзей, ну, или близких, с кем ты готов поделиться своей бедой. У меня таких лиц нет. Может, оно и к лучшему? Не хотелось бы никого обременять.

– Ну, что ж, Марта Карловна, операция прошла успешно, швы аккуратные, со временем станут практически незаметными. Вам придется полежать тут еще пару недель точно, для нашего спокойствия, а затем мы продолжим наблюдаться. Но, учитывая, что ваш случай не запущенный, я буду надеяться на ремиссию, – бодро произносит Иван Борисович на следующий день после операции.

И мне приходится бороться. Каждый день. За каждый вздох с этой смертельной болезнью. За каждую прожитую минуту. И я не могу сказать, что мне легко: бесконечные анализы, посещения онколога, химия, после которой хочется умереть.

Отношения с Женей, моим любовником, сошли на нет гораздо быстрее, чем я предполагала.

– Блин, хреново, конечно, детка. Давненько ты болеешь, что-то серьезное? – говорит мне Женя однажды на мою очередную фразу, что приехать к нему не смогу из-за болезни. Я не хочу говорить об онкологии никому в принципе, особенно ему. Если окружающие начинают смотреть на меня с жалостью и хоронить раньше времени, то Женя…Он не тот человек, который способен на сострадание. То ли у него это чувство атрофировалось со временем, то ли он сам по себе такой. А, может, это и от того, что нас связывает исключительно физиология. Ведь никто никогда ничего не чувствует к человеку, к которому равнодушен. Не екает в груди, если у него случилось несчастье, сердце не начинает колотиться с бешеной скоростью, когда слышишь о радостном событии в его жизни. Вот и я в жизни своего любовника отношусь к этой категории – тех, к кому равнодушны.