С огорода она перенесла пугало на кучу листвы на лужайке. Положила на траву, затем затолкала листья за пазуху, соорудив груди. Покончив с этим. достала из кармана спичку и зажгла ее.

Ветер, словно потворствуя Корделии, стих. Она поднесла спичку к сухим листьям. Скоро вся куча полыхала ярким пламенем. Корделия подняла с земли пугало-девочку и встала с ним перед огнем. Она не слышала ни взрывов петард, ни звуков органа, игравшего в "Зеленом сердце", ни музыкантов, развлекавших народ на нижнем рынке. Она даже не отшатнулась, когда горящий лист, подхваченный горячим потоком воздуха, пролетел у самых ее волос. Она смотрела на огонь широко раскрытыми пустыми глазами.

А когда пламя поднялось особенно высоко, шагнула к нему и бросила в него пугало. Одежда вспыхнула сразу же, полыхнула яркими язычками, искры взвились до небес.

– Пусть будет так!
– вскричала Корделия. Красные отсветы превратили ее слезы в кровь.
– Гори огнем! Ага, гора!

Пугало горело, красные руки охватил огонь, лицо с белыми стежкамиглазами почернело. Со шляпы пламя перекинулось на голову.

Корделия стояла у костра, сжимая и разжимая кулаки, не замечая искр, впивающихся в кожу, не обращая внимания на горящие листья, летящие в сторону дома. Загорись дом, она бы и этого скорее всего не заметила.

Она стояла, пока пугало, наряженное в одежду ее племянницы, не превратилось в кучку пепла поверх золы, оставшейся от листьев. Медленно, словно робот, она повернулась и прошествовала в дом, легла на диван и проспала до утра как убитая.

13

В половине четвертого утра, в день, предшествующий празднику Жатвы, Стенли Руис решил, что пора закрывать заведение. Музыка стихла двадцать минут назад: Шеб на час переиграл музыкантов с нижнего рынка и теперь спал, ткнувшись лицом в опилки. Сэй Торин давно поднялась наверх, куда-то подевались и Большие охотники за гробами: Стенли почему-то думал, что эту ночь они проводят в Доме-на-Набережной. Он также думал, что в эту ночь будут твориться черные дела, хотя и не мог сказать, откуда у него такие мысли. Он посмотрел на двухголовое чучело.

– И знать не хочу, дружище.
– поделился он с Сорви-Головой.
– Что мне сейчас нужно, так это девять часов сна. Завтра-то веселиться будут от души и не разойдутся до рассвета. Поэтому...

Дикий вопль донесся со двора. Стенли даже подпрыгнул. А Шеб приподнял голову, пробормотал:

– Шо такое?
– и снова отключился. Стенли не испытывал никакого желания выяснять, что стоит за этим диким криком, но ничего другого не оставалось. Тем более что кричала, судя по всему, Красотуля.

– Давно пора выгнать тебя пинком под зад, - пробурчал Стенли и наклонился. Под стойкой лежали две дубинки из железного дерева. Усмиритель и Убивец. Усмиритель, с гладкой поверхностью, при соприкосновении с головой буяна в нужном месте гарантировал тому два часа забвения.

Стенли посоветовался с внутренним голосом и взял вторую дубинку. Покороче Усмирителя, пошире в рабочем торце, утыканном гвоздями.

Через кладовую, уставленную бочонками с грэфом и виски, Стенли прошел к двери, выводящей во двор. Глубоко вздохнув, отодвинул засов. Он ожидал, что за дверью раздастся очередной вопль Красотули, но снаружи доносились лишь завывания ветра.

Может, тебе повезло и ее убили, подумал Стенли. Открыл дверь и шагнул вперед, одновременно поднимая дубинку.

Красотулю не убили. В одной грязной нижней юбке проститутка стояла на тропинке, что вела к сортиру, обхватив руками грудь и задрав голову к небу.

– В чем дело?
– Стенли поспешил к ней.
– Ты у меня десять лет жизни отняла, так перепугала.

– Луна, Стенли!
– прошептала Красотуля.
– Посмотри на луну.

Он посмотрел, и от увиденного гулко забилось сердце, но он постарался изгнать тревогу из голоса.

– Ну что ты, Красотуля, это же пыль, ничего больше. Будь благоразумнее, дорогая, ты же видишь, какой сильный ветер дует в последние дни, а дождей давно уже не было. Это пыль, только и всего.

Однако он сам не верил в свои слова.

– Я знаю, что это не пыль, - прошептала Красотуля.

Высоко в небе Демоническая Луна лыбилась и подмигивала им сквозь колышащееся кровавое марево.

Глава седьмая

ВЕДЬМА И ШАР

1

Аккурат в то время, когда некая проститутка и некий бармен смотрели на кровавую луну, Кимба Раймер проснулся от собственного чиха.

Холодновато для Жатвы, подумал он. Поскольку эти два дня мне придется провести вне дома, как бы...

Что-то защекотало кончик его носа, он вновь чихнул. Чих этот, вырвавшийся из его узкой груди и рыбьего рта в темноту спальни, по звуку чем-то напоминал выстрел из малокалиберного пистолета.

– Кто здесь?
– крикнул Раймер. Ответа не последовало. А Раймер внезапно решил, что его лица коснулось крыло птицы, которая каким-то образом проникла в его спальню при свете дня, а теперь летает в темноте. По коже у него побежали мурашки (как же он ненавидел всякую живность - птиц, насекомых, летучих мышей). Он потянулся к газовой лампе на прикроватном столике, задел ее рукой, чуть не скинул на пол, но все-таки схватил.