— Мойна! Мойна, ты… ты что… ох, небо, спаси!

— Что?

— Вчера только Эван помер, теперь…

— Что, от трясучки тоже?

— Да нет, я не… Ой, не смотри!

— Да что с ней?

Эльфы, подумал Мартин. Снова пришли.

— Не смотри, говорю! Лицо синее все, горло расцарапано. Не иначе, подавилась насмерть. Вон и крошки на полу, и…

Звуки, будто кого-то тошнит.

— Этак вся деревня вымрет, — мрачно сказала вторая тень. — И так с десяток человек всего остались. Ну его, я не собираюсь ждать, пока меня трясучка скрутит или еще что. Все равно сдохнем.

— Ну что ты задумал еще?

— Пойду в лагерь к венардийцам. Может, прежде чем зарубят, сумею хоть одного сукина сына прибить.

— Дурак, — слабо возразила первая тень. — Нас небо хранит пока. Может, дотянем как-нибудь. А выжившим они прощение обещали, и…

— А ты и поверил. И кто из нас дурак?

Эван и Мойна. Мертвы. Эван и Мойна. Знакомые имена. Мысли разбегаются, толком даже сосредоточиться не выходит.

Эван. Мойна.

Эваном мать называла отца. Да. А он ее…

Мертвы.

Мартин напряг горло и оттуда вырвался прерывающийся хриплый крик. Сделал огромное усилие, поднялся на четвереньки, потом медленно выпрямился. Продолжая кричать, сделал шаг, другой, на трясущихся ногах.

Тени заметались.

— А-а, небо, спаси! Мертвец встал! Мертвец…

— Ах ты ж!.. Стой, это пацан их, что первым заболел, Мартин. Тьфу ты, вот умеешь панику нагнать.

— Он же мертвым лежал!

— Ну видишь, значит не совсем мертвым. Мартин, слышишь, ты это… успокойся, а?

— Ты…

Мама. Отец. Мертвы.

Новый приступ жара обрушился на мальчика вместе с судорогами и болью, в глазах стало совсем темно, и он упал ничком на земляной пол.

Тьма. Пышущая жаром черно-багровая тьма, и в ней только боль и изредка долетающие откуда-то звуки.

Крики. Топот. Звон железа. Снова отчаянные крики.

— Вы же обещали, что…

— Пощадите! Поща…

— Ну, долго ты возиться с ними будешь?

— Все, это вроде последние были. Давай-ка…

— Эх, самое отвратное в этой работенке — жмуриков таскать…

Он нырнул глубже во тьму, и голоса пропали. Потом, может через час, а может, через год, зазвучали снова:

— А и воняет же, небо грозовое! Почему бы их не сжечь просто? Обязательно всех по одному таскать и закапывать?

— Заткнись, Хэл.

— Хоть бы телегу подогнали, ну…

— Заткнись, кому говорю! Хватай бабу, и…

— Ох, ты на рожу глянь. Страх-то какой! Не, я лучше пацана потащу.

— Ладно, ладно, только заткнись!

Нет сил кричать. Нет сил шевелиться. Лучше спрятаться подальше в темноту. Его подхватили, грубо перебросили через плечо и понесли куда-то.

Снова черно-багровый провал. Через какое-то время Мартин обнаружил себя лежащим на чем-то мягком. Холодном и мягком. И сверху еще навалился какой-то мешок, так, что и не вздохнуть. Рядом жалобно стонали.

— Ларкин, эта вроде еще жива!

— Да ну? Сейчас исправлю.

Хруст, слабый вскрик, за ним тишина.

— Ну, все вроде. Давайте, ребята, засыпайте. И быстрее! В лагере пиво ждет, чем быстрей закончим…

Спасительная тьма совсем отступила. Остался жар, жажда, боль в голове и мышцах и боль в сто раз более сильная, что терзала его изнутри. Будто болело не тело, а душа. Почему? Мартин не помнил. Просто было очень плохо и больно, было трудно дышать, сверху что-то сыпалось и давило, и он очень надеялся, что вот-вот умрет.

Он терпеливо ждал, а смерть все не приходила, только тоска и горе мучили Мартина все сильнее, заставляя плакать без звуков и слез.

Эльфы, наконец вспомнил он. Эльфы могут сделать меня призраком. Могут сделать так, чтобы боль ушла.

Нужно найти эльфов.

Мартин помнил, как с трудом выбрался на поверхность и оказался посреди темного пустого поля. В темноте совсем рядом мигали огоньки, слышались смех, нестройные песни и звуки дудок и струн.

— Они, — в ужасе прошептал он, не понимая даже, почему так боится и ненавидит тех, кто поет и смеется там, среди огней. — Они.

Шатаясь, он захромал в ночную тьму.

Потом его сознание прыгало, как плоский камешек на воде. Между приступами накатывающей темноты были моменты, когда мальчик понимал, где находится и что происходит вокруг. Он помнил, как брел по обочине какой-то дороги, на ходу жевал какие-то листья и семечки; помнил, как склонился над дождевой лужей, чтобы напиться, и увидел в ней бледное привидение с пустыми черными глазами, исхудалым лицом и грязными длинными волосами, которые висели как сосульки; как трясучка скрутила его посреди какой-то деревни и люди в панике бросились от него врассыпную; как ночевал в стогу сена; как на окраине маленького городка кучка детей смеялась над ним, тыкала пальцами и швыряла камни. Вроде бы был какой-то священник, который дал Мартину кусок хлеба и немного овощей и пытался участливо расспрашивать о чем-то, но он только шептал «они» и дрожал — то ли от страха, то ли от подступающего приступа болезни.