Проголодавшиеся глаза Клары, тщательно изучив изобилующее разными лакомствами меню, остановились на горячей ухе на первое, блинчиках с икрой и любимом слоёном торте с грецкими орехами на десерт. Мысли о свежей вкусной пище немного заглушали внутреннее буйство эмоций, однако отторжение от реальности своей же жизни по-прежнему било в колокола, не давая сознанию чувства покоя. Клара с завидным аппетитом расправлялась с блинчиками, когда откуда-то поблизости, будто в самом низу лестницы, стали отчётливо доноситься крики с громким аккомпанирующим фоном джазовой импровизации на фортепиано, заметно нарушающие приглушённую элегантно-эстетическую ауру кофейни. Гости, занимавшие соседние от Клары столики, недовольно переглянулись, но тотчас как бы из ниоткуда взявшийся официант, извинившись за шум и причинённые неудобства, подбежал к лестнице и плотно закрыл дверь, загадочно ведущую на нижний, подземный этаж. Вот только какие-то секунды донёсшихся до Клары звуков фортепиано успели разжечь в ней любопытство, и, когда официант принёс десерт, пользуясь случаем, она вежливо осведомилась о происходящем на нижнем этаже. Как оказалось, в подземной части помещения располагались джаз-бар с живой музыкой и зал для проведения мероприятий, который в этот день был на весь вечер приватизирован. Клара почувствовала почти необходимость что-нибудь выпить, поэтому, проглотив последний кусочек любимого десерта, она переместилась в бар с желанием послушать музыку и пропустить бокальчик чего-нибудь покрепче.

Помещение в подвале было оформлено в готическом стиле и разделено одной небольшой перегородкой на два просторных зала с высокими потолками, предназначавшихся для бара и проведения различных мероприятий с просторной танцевальной площадкой. Клара присела за барную стойку первого зала и заказала себе бокал мартини. Пианино находилось на стыке двух залов, поэтому вся фоновая музыка бара заглушалась прежней джазовой фортепианной импровизацией, которую исполнял мужчина в элегантном костюме, по всей вероятности, участник мероприятия соседнего зала. Клара вслушалась.

С раннего детства она любила уединяться и погружаться в собственный мир, средством выражения которого была музыка, служившая до сих пор одним из самых сокровенных способов выражения её чувств и эмоций. Несмотря на сделанный выбор в пользу другой карьеры, тяга к этому искусству всегда жила в ней и особо остро проявлялась в такие моменты, как сегодня, в день её рождения, когда организованной, тщательно спланированной вечеринке она предпочла свою импровизацию.

Кроме Клары в баре сидели две пары, а вот соседний зал, который гремел и изливался весёлыми возгласами и джазовой музыкой, был переполнен гостями до такой степени, что, казалось, некоторые приглашённые скоро смело оккупируют и часть бара. В какой-то момент музыка стихла; каждый занял своё место за столиками, и Клара увидела счастливых молодожёнов – беспечных, молодых, упивающихся жизнью и крайне увлечённых всем, что происходило вокруг. На их лицах безошибочно считывалась та наивность взгляда, та необременённость выбором и жизненными обстоятельствами, которую когда-то знала и Клара, с неопытными стремящимися к успеху и ко всему новому глазами ступая в жестокий мир общества пафоса, расчёта, лицемерных людей и предсказуемых театрализованных мероприятий. Кто-то из гостей довольно долго произносил тост, обращаясь ко всей семье молодожёнов, однако из бара едва можно было разобрать слова. Клара заказала у бармена бокал мартини и, показав жестом руки, что присоединяется к тосту незнакомых ей людей, выпила залпом за всё то, что творилось у неё на душе, что смогла оставить позади, за интересную, наполненную сюрпризами жизнь и за своё долгое, извилистое и такое неопределённое тридцатилетие.

Едва речь гостя была окончена, как все внезапно засуетились и начали вставать из-за столов; девушки вышли на танцевальную площадку и разместились настолько плотно друг к другу, что уже нельзя было разглядеть, что происходило за столами. Между тем не успела Клара задуматься о том, что бы всё это могло означать в праздничной программе мероприятия, как роскошный, пышный букет из кремовых роз и белых орхидей сделал высокое, почти профессиональное сальто, перелетел перегородку, отделявшую два зала, и аккуратно приземлился на пол, перед барным стулом Клары, практически у её ног. Опешив от изумления, Клара разулыбалась от такого искусного манёвра букета, но когда стоящие в толпе девушки стали оборачиваться в сторону бара, она незамедлительно отвернулась к барной стойке, чтобы остаться незамеченной для гостей праздника и не помешать им насладиться старым добрым обычаем. Букет достался самой крайней из толпы девушке, которая впопыхах подбежала к барному стулу Клары, что-то радостно выкрикивая наблюдающим за ней другим женщинам.

«Надо же, какая мгновенная реакция на мой тост за молодожёнов! Только загадала, что хочу, наконец, хоть чему-то удивиться в этой жизни, – и вот, ждать себя не заставило: чудеса какие-то!» – подумала про себя Клара, заказывая свой второй бокал мартини.

Празднество новобрачных, по всей вероятности, началось не так давно, поскольку появился тамада и все дружно отвлеклись на конкурсы и выкуп невесты. Клара взглянула на часы – было начало седьмого. Только что где-то сорвалась её собственная вечеринка. Но теперь уже она знала наверняка: будь она сейчас там, с ними, вечеринка сорвалась бы и для неё. Последняя мысль вдохновила Клару на стопку коньяка, после чего, поинтересовавшись у бармена, было ли фортепьяно зарезервировано для свадебного мероприятия или же служило для общего пользования, она, не дождавшись ответа, направилась туда, куда её тянуло и влекло.

На протяжении уже более шести лет, с момента последнего конкурсного концерта, который и подвёл Клару к жизни в столице, за исключением редких, нерегулярных музицирований дома и нескольких выступлений на вечеринках, когда её просили развлечь публику, она не играла и не занималась музыкой профессионально, полностью посвятив себя карьере.

Едва дотронувшись до клавиш, она ощутила их магнетическую силу – ноты властно потянули её к себе. Острая ностальгия по своей музыкальной природе стремительно нахлынула на Клару, и в один миг вспомнились те времена, когда она проводила дни и ночи за этюдами, заучиванием и отработкой произведений, подготовке к выступлениям и конкурсам. Те благодатные времена, когда музыка была частью жизни, прибежищем и влияла на все её сферы. Клара попыталась без напряжения что-нибудь вспомнить на память, и первое, что с уверенностью нащупывали её пальцы, был Бетховен и его Лунная соната. Вначале она старалась играть негромко – не только, чтобы не мешать гостям с их мероприятием, но также и из-за неуверенности в том, насколько хорошо сможет вспомнить произведение. Лунная соната была не совсем в унисон торжеству, свидетелем которого по чистой случайности оказалась Клара, но с какой тонкостью и точностью она «опевала» то её состояние, которое вопреки собственной воле в этот день так буйно воевало со всей окружающей действительностью! За сонатой последовал Стравинский – пальцы уже разогрелись и освоились на незнакомом инструменте и, казалось, не могли остановиться: её тянуло к клавишам, а они беспрекословно ей повиновались. Далее звучал Бах, композитор, чьи произведения она никогда не исполняла на выступлениях и конкурсах, поскольку они всегда давались с трудом – не то настроение, не та эмоция, отсутствие характера. И, наконец, прогремели глубоко прочувствованные «Порыв» и «Наваждение» из пьес Прокофьева, которые, казалось, всецело поглотили Клару и увлекли за собой туда, где не существовало стен, людей и событий. Она уже не знала, громко ли играет или тихо, вписывается ли её импровизация в программу мероприятия или нет – всё, что происходило вокруг, было для Клары незаметным, неважным, мелким: в зале присутствовала лишь она и Прокофьев, тот самый, который был единственным средством излить, огласить и как-то понять все её чувства и противоречия. Звучал не только инструмент, через Стравинского, Бетховена, Баха, Прокофьева звучала и она сама, во всей своей ауре из переливов и борений её обострённых чувств. Как же много ей было что сказать! Это была её исповедь, певучая, кричащая и такая необходимая исповедь, где ярко звучали все сомнения, негодования и смятение, с которыми она ещё утром выбежала из дома, не зная ни что с этим делать, ни куда ей идти. Казалось, она плыла на волнах музыки, пока эта буря, этот шторм не отбушевали, а её корабль не вернулся в тихую гавань забытых эмоций.

Когда последний «Порыв» Прокофьева проигрывал свои финальные аккорды, Клара, будто вернувшись к действительности, заметила растущую на клавишах тень и обернулась – вокруг неё полукругом стояли гости свадьбы и внимательно и молча слушали. Надвигающаяся тень принадлежала тамаде праздника, который, как только музыка утихла, официально поблагодарил её за трогательное выступление и шёпотом поинтересовался, по чьему заказу она пришла, поскольку в его официальной программе мероприятия подобных номеров якобы не предполагалось. Ничего не ответив, Клара извинилась и направилась к лестнице. Перед выходом она взглянула на часы – было начало восьмого, а это означало, что Клара проиграла около двадцати минут, хотя ей показалось, что не прошло и пяти.

«Я убежала со своей вечеринки, чтобы попасть на чужую, но при этом будучи абсолютно свободной», – подумала она про себя, выходя из кофейни.

Дождь стих, на улице уже стемнело. Оглядевшись по сторонам, Клара, будто придя в себя, только теперь осознала, как далеко ушла от своего дома: вечерний час с завидной беспечностью изливался озорным шумом Чистопрудного бульвара; местные кафе и рестораны ломились от веселья уставших от рабочей недели посетителей; мимо степенно выхаживали нарядные прохожие в предвкушении театрального вечера. Клара на своё удивление находилась в пятнадцати минутах ходьбы до того самого отеля на Лубянке, где сейчас должно было проходить её мероприятие. Возвращаясь к реальности, она понаблюдала некоторое время за происходящим вокруг и решила поехать домой на такси. Дорога в обратном направлении прошла более целенаправленно и спокойно – страх, что возвращение в прежнюю обстановку пробудит в ней утренние эмоции, ушёл, а на его месте появилось весьма непривычное ощущение лёгкости и странная уверенность в будущем, каким бы смутным и неопределённым оно на тот момент ни казалось. Однако возвращаться всё же не хотелось – как будто прежняя жизнь устраивала всех, кроме неё. Она задумчиво смотрела на вспыхнувшую вечерними огнями Москву в окно молчаливого такси и вспоминала весь прошедший день, который на тот момент измерялся вечностью, вонзившись во всю сущность Клары. Ей вдруг стало бесконечно посторонне то, что до этого повседневно занимало её настоящее.