"Так вот она, дама сердца. Чья? Невеста Александра? Нет, это Наталия, о ней говорил Бобров. А невеста аристократа должна быть еще красивее…"

Сердце Маши ухнуло в пропасть, она закрыла глаза и, обхватив рукой микрофонную стойку, запела.

Когда музыка стихла, она открыла глаза. Ее одобрили столь же жидкими аплодисментами. Такого удара Маша не ожидала. В отчаянии она кинула взгляд на столик, за которым сидел Бобров. Александр хлопал в ладоши, ослепительно улыбаясь. Красавица Наталия что-то говорила меценату, слегка склонив голову к его уху. А сам Серж…

Маша вздрогнула. Он сидел развалившись, но с такой силой сцепив пальцы, что она со сцены смогла увидеть, как они побелели. Он не слушал Наталию, хотя и старался не показать ей этого. Он в упор смотрел на свою подопечную. Лицо его было хмурым, а взгляд суровым. Маша растерянно поклонилась и удалилась со сцены. В гримерке она без сил рухнула на стул, закрыла глаза. Вот он, вкус провала — горечь на языке и сухая пустота. Пусто везде — внутри и снаружи. Даже слез нет. И отчаяния нет. Отчаиваться себе позволяют люди, у которых есть хотя бы маленькая, хотя бы призрачная надежда. А когда все уже рухнуло, тебя обволакивает предательская вялость. Ничего не хочется, ничего не нужно. Так бы и сидела на этом стуле до самой смерти…

— Мария, я потрясен! — услыхала она за спиной и распахнула глаза. В зеркале отражался счастливо сияющий аристократ. Разозлиться на него сил не было.

«Что он издевается? Потрясен! Он не видел, как меня приняли?!»

— Спасибо, — тихо пролепетала она и повесила голову.

— В чем дело? — спросил он весело.

— Александр, — единственным желанием ее было, чтобы он поскорее испарился, но что-то подсказывало ей, что он этого делать не собирается, — Не нужно меня успокаивать. Я в норме. Я смирюсь с этим, в конце концов, я же артистка…

— И замечательная!

— Сомневаюсь. Впрочем, не я одна. Весь зал в этом сомневается, да и Серж тоже…

— Что вы?! — округлил глаза потомок Доудсенов. — Он в восторге!

— Перестаньте, пожалуйста, — устало взмолилась она, — я его видела.

— Вы пока переодевайтесь, а я закажу шампанское, — он шагнул к двери.

— Нет, не нужно, ну прошу вас…

Он не стал ее слушать, поспешно вылетев за дверь.

Боброва он нашел там, где и ожидал, — у бара. Серж пил. Александр подлетел к стойке, выдохнул бармену:

«Бутылку шампанского. Лучшего» — и занял выжидательную позицию рядом с меценатом. Тот поставил стопку и пробубнил, не удостоив его взглядом:

— Наталия пошла играть. Сейчас хлопну парочку и отправлюсь к ней. Мне кажется, что сегодня она ко мне очень даже расположена, если она вообще когда-нибудь бывает к кому-нибудь расположена. Дьяволица!

— Милостивый государь, — сдерживая клокотавшую в горле ярость, холодно обратился к нему молодой аристократ. — У вашей артистки был дебют.

— Это не дебют, — хмыкнул меценат. — Так, маленькая проба голоса.

— Но она превосходно выступила!

— Сам знаю. — Глаза Боброва сверкнули злостью, потом он снова тупо уставился на пустую стопку.

— Тогда почему, позвольте спросить, она готова наложить на себя руки?

— А почему ты у меня спрашиваешь?

— Потому что вы ее продюсер, черт возьми!

— Спасибо, что напомнил. Кстати, завтра нужно приставить к ней директора. Не буду же я вести ее дела вечно…

— Я ничего не понимаю. — Александр растерялся. — Вы что, не собираетесь поздравить ее хотя бы? Или поддержать? Вам все равно, что она чувствует сейчас?!

— Знаешь, — Серж смерил его хмурым взглядом, — мне гораздо важнее, что я сейчас чувствую. И чувства эти мне не нравятся.

Александр сделал то, чего не делал за все время общения с этим человеком. Он накрыл его ладонь своею, хотя с большим удовольствием расколошматил бы ему голову набалдашником своей трости.

— Я прошу вас, пожалуйста, давайте зайдем в гримерку. Всего на минуту. Пара добрых слов еще никому зла не принесли, — тихо произнес он, — Я знаю, вы добрый человек. Вы ей сейчас очень нужны. А после этого мы вместе пойдем к Наталии. И я вывернусь наизнанку, но она будет вашей сегодня же.

— Да как ты не понимаешь, дурень, — начал было в каком-то исступленном отчаянии Серж. Но потом, махнув рукой, вдруг сдался, — Ладно, если обещаешь, идем.

Маша так и не успела переодеться. Она все еще сидела на стуле, опустив голову. Думала о том, что нужно бы пережить этот стыд, двигаться дальше, извлечь пользу из неудачи, постараться что-то сделать. Видимо, прав был Бобров сегодня на репетиции, когда сказал, что смотреть на нее неинтересно, что она не бомба. А она, идиотка, только разобиделась. Слушать нужно было знатока, исправляться.