Карнавал-84 был более богатым и увлекательным, чем тот, в котором участвовал Гарринча. На новой широкой пасарелле, в лучах еще более мощных прожекторов, он стал ярким спектаклем, в котором приняло участие почти пятьдесят тысяч танцоров. А Гарринчи на нем уже не было.

Многое изменилось на карнавале. Журналистам, кинооператорам и фотографам уже не выдавали картонные пропуска. Нам предложили облачиться, в зависимости от рода работы и информационного органа, который представлял каждый из нас, в зеленые, красные или оранжевые майки. На них красовались пластиковые документы с фотографией, удостоверяющей личность.

Для удобства операторов организаторы карнавала предусмотрительно перекинули через пасареллу мост, соединяющий обе трибуны. На нем было установлено с десяток мощных прожекторов, освещающих, как днем, карнавальное шествие. Снимать с телекиномоста красочное шествие стало намного удобнее. На многоярусной сцене также были отведены места для кино- и телеоператоров. Документальный фильм о карнавале теперь стало возможным снимать как минимум с трех точек. Но как трудно его снимать!

Карнавал можно сравнить с бурным и могучим водопадом. Как уловить главное, что характеризует тот или иной эпизод, танец, каждую колонну, школу самбы? Шеренга танцоров в индейских одеждах с пиками в руках на мгновение поворачивается лицом к кинокамерам. Нажат спусковой крючок. Зарокотала лента в кассете, а в объективе видны только пики: танцоры, все как один, уже повернулись спиной. Что получится на пленке: средневековое воинство или бутафорная группа статистов, снятая со спины? А где же лица, глаза, улыбки танцоров? Кинооператор в растерянности опускает аппарат. Оглушающие звуки оркестра, умноженные мощными динамиками, не дают возможности переброситься даже короткой фразой. Наконец камера выхватывает из толпы группу солистов и следует за ними по пятам. Единственно верный ход! Так снимают многоходовую футбольную атаку. Но снимать футбол, несмотря на стремительность его действия, помогает мяч, вокруг которого разыгрывается основная борьба. На карнавале эту роль исполняют ведущий солист, режиссер, давно охрипший от команд, мокрый от пота дирижер оркестра. На них и ориентируется кинокамера. А по настроению людей на трибунах можно определить степень мастерства артистов той или иной школы. Нужна еще камера, и, возможно, не одна, чтобы снять все, что происходит на трибунах и в зоне, где работает жюри.

На площади Апофеоза, где завершается шествие, я беру короткие интервью у участников карнавала.

— Это мой двадцатый карнавал, — говорит запыхавшийся, весь мокрый режиссер «Мангейры». — Почти три километра беспрерывного ритма. Такое могут выдержать лишь закаленные спортсмены.

— А мы впервые на карнавале, — это откровения школьников, самых юных участников карнавала. — Пришли сюда с отцом. Он руководитель сводного оркестра. Для нас карнавал только начинается…

Девушка с сияющими глазами и усталым лицом:

— О, для меня карнавал - это жизнь! Мы готовили композицию три месяца. Пять раз проводили репетиции на новой пасарелле. Это очень удобная площадка для карнавала…

Я выключаю микрофон. Пора стать обычным зрителем, просто смотреть и впитывать впечатления. Из гущи танцоров выныривает наш кинооператор. Выразительным жестом он показывает, что израсходована вся кинопленка. Устало опускает восьмикилограммовую камеру.

— Есть материал? — кричу я ему в ухо. В ответ высоко поднятый большой палец. Чисто бразильский жест.

Гарринча долгие годы был постоянным участником карнавала. Теперь на карнавал, даже в разгар футбольного сезона, приезжают из-за рубежа Фалькао и Зико.

1975 год. В марте умирает Наир. Гарринча по предложению Элзы берет в дом пятерых младших дочерей. Теперь в их семье 22 человека.

Потребление продуктов в месяц составляло:

60 килограммов фасоли,

90 килограммов риса,

30 килограммов макарон,

150 килограммов хлеба,

1500 штук бананов.

Свое сорокалетие Гарринча отметил вдвоем с Элзой Суарес. «Никто в тот день не поздравлял меня, не соболезновал мне, — так грустно шутил он позднее. — Никто мне даже не позвонил». «Друзья покинули Мане», — жаловалась Элза знакомым.

Лишь один репортер спортивной газеты посетил его на следующее утро и взял интервью. Да и это интервью, кажется, нигде не было опубликовано.

Целое утро Гарринча слонялся по дворику дома, тревожно прислушиваясь, не зазвонит ли телефон. На глаза ему попался старый, видавший виды футбольный мяч. Он подкинул его несколько раз, стукнул о каменную стену, взял в руки. «Ты один мой единственный и верный друг», — сказал вслух Мане. Дети слышали эту фразу.

— Вокруг много знакомых, но среди них не осталось друзей, — жаловался он вечером Элзе, сидя у телевизора. Так и просидел он весь вечер в своих вечных бермудах, тапочках на босу ногу, в пестрой спортивной рубашке, распахнутой на груди.

Они выпили вдвоем по рюмочке батиды с лимоном. Молча посидели. Гарринча встал, вышел из комнаты к своим птицам. Их клетки были расставлены вдоль скамеек в саду. Там же стоял огромный, давно недвижимый «олдсмобиль», купленный в 1963 году на деньги, полученные от Бразильской конфедерации спорта за выигрыш чилийского чемпионата.

Элза позвала детей. Маноэл повозился с ними несколько минут. Жена грустно наблюдала за их игрой.

На следующий день он поехал в «Оларию», к старому знакомому Понто Фрио Бонзану, который руководил этой командой. Он ни слова не сказал Бонзану о своем прошедшем юбилее.

— Хочу тряхнуть стариной, — без обиняков предложил он свои услуги Бонзану. — У тебя собралось много молодых «баранов», им нужен «пастух».

Руководству «Оларии» идея понравилась, и назавтра Гарринча явился на улицу Баррири, где располагалось небольшое, с выбитой травой поле, на тренировку. Он решил как можно быстрее войти в форму.