Он поколдовал с кровью, смешал ее с чем-то в пробирке, остался доволен и разрешил к использованию. В меня хлынула красная жидкость. Я медленно наблюдала за тем, как она ползет по трубочке и вливается в меня через иголочку. Зачем, интересно, кровотечения же нет…

А в следующий миг Григория, Лоби и третьего доктора обдало красно-черным фонтаном из моего живота. В нос ударил отвратительный запах, заверещали датчики, и мое сознание стало стремительно погружаться в черноту.

— Так, прием, прием! Пациент, не отключаемся! — медсестра протерла Григорию очки ватными тампонами, и доктор ни на секунду не переставал работать. Звякали железяки, бегал вспомогательный персонал, истерично верещали датчики, фет Дорский, которому разрешили постоять швейцаром возле дверей, каждые несколько секунд что-то бурчал себе под нос, комментируя происходящее. — Лоби, вливай. Да быстрее же, вливай больше! Эрна, тащи кишки. Живее, держу. Ага, эта прыткая змея ускользает. Лови ее! На пол же сейчас грохнется, ну что ты, как девственница-неумеха?

Что-то прыснуло в кровь, по телу разлилось тепло, сознание стало выравниваться, хотя лучше бы я всего этого не видела. Хоть на моем животе и установили какую-то ширму с голубой пеленочкой, но все равно мне не хотелось видеть как… Это что, кишечник?

Я судорожно сглотнула и закрыла глаза:

— Дайте мне анестезию.

— Больно разве? — усмехнулся Георгий. — Эрна, вот тут отсоси. Да соси ты лучше, вкусно же!

Вкусно?

— Густо говорю, отсасывай, не видно ничего. Вот. Так лучше.

Господи, совсем с ума схожу. В глазах — двоится, в ушах — шумит и звенит.

— Хоть что-то дайте, мне не надо все это видеть и слышать!

— Тебе не надо — мне надо! Во-первых, чтоб тебе больше неповадно было доктора Григория не слушать.

— Я буду вас слушать теперь, буду. Дайте только сознание потерять!

— Да это-то без проблем. В твоем животе такая задница, что, скорее всего, ты навсегда это сознание потеряешь. У-у, плохо дело. Давай печенку выселяй отсюда.

— Печенку? Не надо ее выселять.

— Оставить? Ладно, пациент выкабенивается, оставляем. Говорил же — полчаса удержится инфильтрат. И эти полчаса — чтобы до больницы долететь или дела земные завершить. А ты и то, и то решила успеть. Не бывает так. Я волшебник, но не бог. Аркх его знает, как тут все выйдет. Лоби, вот сюда вливай, а тут прижги. Вот, нежнее. Эрна, сейчас сосать надо у пациента, Нейтан подождет до конца операции, честное слово. У нас тут женщина фетроя умирает, давай серьезнее.

— Я… я не женщина фетроя.

— Ну, ты точно не мужик, уж мне-то можешь поверить, — заверил Григорий. И на том спасибо. — Во-вторых, мне нужно следить за твоим сознанием, чтобы… вот как теперь, например…

Мои глаза как-то странно задергались, веки стали сами собой закрываться, сердце екнуло, екнуло второй раз.

— Эрна! — закричал Григорий. — Лоби, сердце!

Холодно-то как, темно. Лоби? Григорий? Куда вы все делись? Ау! Где все?

Тишина.

Темнота.

Холод какой…

Аклуа Плейз, кабинет Харви Хартмана

Фетрой сидел лицом к панорамному окну и пил уже третий стакан виски, хотя после процедуры лекарь советовал плотный ужин и красное вино. Правящий не ожидал, что слова Флер ударят его так больно. В самую душу, которая, казалось, у него уже давно умерла.

Он должен был быть там, с ней, а не слушать сухие отчеты фета Дорского. Должен был, но не мог. Она умоляла уйти — и он ушел, потому что верил своей женщине. Верил и был готов помочь. Когда сердце его искорки остановилось, правящий едва не лишился рассудка, но совладал с эмоциями и вытащил ее из-за грани, вливая энергию через ло-ану. Вопреки судьбе, которая решила вычеркнуть Аллевойскую из списка живых. Хартман понимал, что слова, произнесенные Флер, были вызваны исключительно влиянием Зейды, но… Всегда есть то самое «но», что сеет сомнение. Именно поэтому он позволил Ронхарскому отвести душу — хотел убедиться в чувствах Флер. Убедился. Более чем. Кроме того, ликвидировал соперника, который, в пылу эмоций, сам себя дискредитировал. Пожалуй, интриговать он научился от Зейды, в коварство которой ему так не хотелось верить.

Они знакомы с самого детства и с этого же детства делили одну кровать. Сначала, как маленькие дети, затем, как любовники. Она писала ему во время учебы на полигоне, находила немыслимые способы проникнуть туда и встретиться. Уже тогда стоило насторожиться. Одного влияния родителей-правящих недостаточно, чтобы перед юной девушкой открылись двери самого закрытого центра дистрикта, но они открывались. Редко, но все же. Он был ею очарован, даже был готов жениться на ней однажды. Потому что это правильно, потому что так должно быть, потому что «такие как он женятся на таких, как она». А потом она стала правящей четырнадцатого дистрикта и все как-то позабылось. День, когда Харви по совету Сэймира обратился к Зейде за помощью, он проклял уже тысячу раз. Вот только отменить уже ничего не мог. Теперь лишь разгребать последствия. Объект его юношеской увлеченности глубоко повяз в страшных преступлениях.

Вмешивать его искорку в расследование было опасно, и он до последнего противился, но выхода не оставалось. Фетесса Лоуренс — правящая четырнадцатого дистрикта. Чтобы привлечь ее к ответственности, одних слов искристой мало. А, если Зейда что-то заподозрит — сразу избавится от ребенка, уничтожив единственную сколько-нибудь стоящую улику, ведь все записи о заключенных закрытой тюрьмы оказались уничтожены. Братья отрицают нападение, называя это инсинуацией и провокацией со стороны СМИ. Конечно, что им еще сказать? Но участие Зейды стало для Харви ударом. Сейчас фетесса уверена, что контролирует ситуацию и это на руку правящему. А потому он здесь пьет виски, а Флер — там. Приходит в себя после операции. Одна…