Я пытаюсь улыбнуться ей.

— Да всё нормально. Я в порядке.

Она выгибает бровь.

— Да что ты говоришь? Ибо ты выглядишь так, будто готова обосраться.

Я стону.

— Ты же знаешь, что я не могу улыбаться по команде.

— Так затем пытаешься передо мной?

— Улыбка передаёт, что всё хорошо. Я пытаюсь показать тебе, что могу с этим справиться.

— Эй, — Ло сжимает мою ладонь. — Да, с тобой всё будет хорошо. И да, ты способна с этим справиться. Но знаешь что?

— Что?

Она улыбается.

— Ты не обязана делать это в одиночку.

***

Три недели. Куча препирательств с Ло, которая только несколько дней назад съехала от меня, убедившись, что я не потеряю сознание в душе и не впаду в очередной припадок тревожных рыданий. Пять дистанционных сессий с моим психологом, чтобы проговорить все мои загоны насчёт отношений.

Я не починила себя. Я не идеальна. И никогда не буду. Но я достаточно здорова, чтобы отправиться в дорогу, и я готова быть храброй. Остаётся лишь надеяться, что Рен посчитает это достаточным.

В аэропорте я сижу у терминала, зажав телефон между ухом и плечом.

— Итак, слушай, — говорит Уилла на линии. — Ходят слухи, что Эйден заявился в Любовное Гнёздышко…

— Что, прости?

— Любовное Гнёздышко, — просто повторяет она. — Поверь мне. Когда доберёшься до коттеджа, всё будет предельно ясно.

— Мне повезёт, если Рен не развернёт меня с порога и не скажет убираться туда, откуда припёрлась.

Уилла издаёт хрюкающий смешок.

— Я тебя умоляю. Да он слетит с катушек от счастья, когда тебя увидит. Единственный, кого он пошлёт куда подальше — это Эйден.

— Главное, не уезжай сразу, как высадишь меня.

— Не уеду, конечно, — обещает она. — Но говорю же, тебе не о чём переживать…

Стюардесса по громкоговорителю объявляет раннюю посадку, перебив наш разговор. Попрощавшись с Уиллой, я встаю и улыбаюсь бабулькам, которые косятся на мою трость и ясно и отчётливо бормочут «симулянтка».

Даже когда твоя болезнь не является невидимой, люди всё равно могут оставаться слепы. Но мне надоело стыдиться, унижаться или оправдываться. Я буду собой. Потому что этого достаточно. И впервые за много лет я знаю, что меня любят такой, какая я есть. Человек, напомнивший мне об этом, ждёт меня в маленькой хижине среди лесов. Я могу лишь надеяться, что он до сих пор меня любит и простит.

Плейлист: Lord Huron — The Night We Met

— Полегче, — Эйден бросает топор и вытирает ладонью потный лоб. — Что плохого тебе сделало это бревно?

Я поднимаю глаза, встречаясь взглядом со своим зятем.

— Надо же себя занять.

Эйден закатывает глаза.

— Ты не мог страдать ещё очевиднее?

— Я тебя сюда не звал, Эйден. Это мой черёд в хижине, моё время здесь, а ты припёрся без приглашения.

Мои родители владеют А-образным коттеджем в штате Вашингтон, где я провёл большую часть своего детства вплоть до десятого класса. Мы переехали в Лос-Анджелес, потому что папе сделали отличное предложение от больницы при университете КУЛА, и пусть мне нравится Южная Калифорния, мне также нравится возвращаться на Тихоокеанский Северо-запад. Кутаться потеплее, видеть, как после пробуждения моё дыхание превращается в пар. Быть в окружении хвойных деревьев и насыщенно-синего неба.

Все братья и сестры имеют право пользоваться хижиной, но старшие должны посещать её по графику и заниматься ремонтом, чтобы сохранять эту привилегию. Мой черёд обычно летом, потому что тогда моё рабочее расписание наиболее гибкое, но Райдер поменялся со мной и отдал мне этот отрезок времени поздней весной, поскольку я практически умолял его.

— В последнее время это становится повторяющимся мотивом, — грубо отвечает Эйден. — Мне не рады здесь. И мне также не рады в моём же доме. Хотя я чертовски усердно работал, чтобы купить его и привести в порядок, — Эйден поднимает топор и замахивается, раскалывая бревно пополам. — Спасибо за напоминание. Хотя ты не спрашивал, зачем я здесь и что случилось.

— Ты прав, — я охаю, взваливая охапку дров на вершину стопки и укладывая их туда. — Я не спрашивал.

— И это очень на тебя не похоже, — кричит мне вслед Эйден.

— Видимо, я начал новую веху в своей жизни.

Я замахиваюсь и раскалываю очередное полено, чувствуя ноющую боль в мышцах, жжение в спине. Здесь я только и делал, что пытался себя вымотать. Иначе я ни за что не сумею уснуть.

Три недели.

Три недели, и то слово до сих пор звенит в моей голове. «Убирайся».

Приехав домой, я выбил всё дерьмо из боксёрской груши, поплакал в душе (да, вы верно расслышали, я плакал), а потом воспользовался готовностью Райдера поменяться временем в хижине и приехал прямиком сюда. Если бы я провёл ещё хоть минуту в своём доме, где на полу валяются игрушки Паццы, а простыни пахнут Фрэнки, я бы сошёл с ума.