— Как ты посмела сюда заявиться? Тебя кто вообще звал?

— Шура, о чем ты? Я пришла попрощаться с Верой Николаевной…

— Попрощалась? Что-то я тебя не видела у ее могилы, да и за столом ты со всеми не сидела. Что ты ходишь! Вынюхиваешь! — Шурка подскочила ближе, обдав парами испитого алкоголя и сверкая безумными глазами: — Глеба караулишь, дрянь?

— Шура, прекрати!

— Это ты прекрати за ним бегать, предательница! Он мой! Я тебе его не отдам, даже не надейся! Костьми лягу, но к нему не подпущу!

— О чем ты, Шур! Ты же знаешь, ведь ты помнишь о том письме, — со слезами на глазах взмолилась Кира. То, что подруга обвиняла ее в очередной раз в предательстве, било ножом по сердцу.

— Сдохнуть ты должна была после того письма, — снова зашипела Шурка. — Сдохнуть! А ты не сдохла. Все я сделала, чтобы ты от него отстала, и Юрке тебя на блюдечке приподнесла. Чего тебе с ним не живется, дура? Денег куры не клюют, как кукла живешь, проблем не знаешь! Не отдам тебе Глеба, не отдам!

— Шура! Шура ты…. Это ты написала, да? Это ты все подстроила?

Зловещий смех, словно карканье старой вороны, разнесся по всей квартире, переходя в истеричное поскуливание. Шурка стянула с себя черный платок, утерла слезы и, закинув ногу на ногу, уселась на стул. Кира ждала, а она, растягивая удовольствие от момента, налила себе стопку и запрокинула содержимое в рот.

— Нет, не я, — залыбилась Шура. — Брат мой написал. У него почерк красивее. А потом и письмо принес, и букет для моей свекрови. Хорошая была женщина, — Шурка перекрестилась, — для нее и букета не жалко было.

— Какая же ты… — Кира схватилась за горло, ее снова душили рыдания. Хотелось так много сказать этой Шурке, выплеснуть на нее всю обиду и злость, но видя печать абсолютного безумия на лице бывшей подруги, Кира вдруг поняла, 9

— Пошла вон, дура! — снова каркнула Шурка. — Любая бы догадалась проверить, жив Глеб или нет. А ты поверила. В какое-то письмецо, дура! Поверила в то, что он погиб! Предала его, под Юрку полезла!

— Какая же ты… — Кира схватилась за горло, ее снова душили рыдания. Хотелось так много сказать этой Шурке, выплеснуть на нее всю обиду и злость, но видя печать абсолютного безумия на лице бывшей подруги, Кира вдруг поняла,

— А Юрка обрадовался, — с издевкой затянула новую песню еще больше опьяневшая от адреналина Шурка, — предложил и Глебу письмо написать. Про ребеночка даже решился… Что не рожаешь-то от мужика хорошего? Гнилая, больная? Дура малахольная! Всю жизнь дурой была…

Кира, не в силах больше слушать признания, оскорбления, ложь, в которую Шурка заставила ее когда-то поверить, больше не сказав ни единого слова развернулась, чтобы уйти. Но практически в метре от нее, ошарашенный всем услышанным, стоял Глеб. Кира оттолкнула его, он легко уступил дорогу…

За спиной послышалось Шуркино:

— Глебушка, милый, чаю будешь?

Но Кира уже выбежала из квартиры, остановилась на лестничной площадке, замерла, обхватила себя за плечи. Тишина за спиной, пустота в душе, и ощущение, что ее, словно вазу, совсем недавно склеенную, снова разбили вдребезги…

Нет, нет, это невозможно. Это, наверное, все неправда. Это случилось не с ней.

Кира утерла слезы и побрела по ступенькам вверх. Там пакет с вещами, и телефон. Нужно вызвать такси. И уехать навсегда из этого дома. И забыть обо всем, забыть…

Глеб еще минуту не мог прийти в себя. И только когда Шурка повторила свой вопрос еще раз, что-то щелкнуло. Он метнулся на кухню, подскочил к вальяжно развалившейся на стуле женщине, схватил ее за шею, вздернул и придавил к стене.

— Тварь…

Шурка посинела, засучила ногами, и одними губами произнесла:

— Люблю тебя, Глеб…

Хриплое карканье отрезвило, и он ослабил хватку.

— Люблю тебя, Глебушка, милый, — снова захрипела Шурка, — всегда любила…

— Любишь? — взревел Глеб, борясь с желанием закончить этот фарс одним движением руки. — Что ж ты меня похоронила раньше времени?

Он отдернул руку, и Шурка упала к его ногам, а потом вцепилась в его штанину и принялась целовать.

— Все для тебя, милый. Кирка же потаскуха. Она тебя не любит. Она к Юрке сразу в постель.

Глеб с брезгливым чувством отпихнул тяжелое Шуркино тело.

— Не смей своим грязным ртом произносить ее имя. Ты и ногтя на ее мизинце не стоишь! Пошла вон отсюда!

Шурка замерла, замотала головой, как побитая собака, заскулила. Выползла на середину кухни и попыталась в последний раз: