Утро. Вода катилась медленно, как масло, сворачивалась в широкие, поблескивающие воронки. Я сидел на крутом берегу, свесив ноги, внизу суетились ласточки. За спиной у меня уходил к горизонту луг, на другом берегу лес, по реке плыли куски тумана, туман выдавливался между деревьями, и на широкой отмели стояли мальчишки с удочками. Солнце висело над деревьями, еще не разогревшееся, красный круг и никаких заедин с левого нижнего края, солнце. А я сидел и сидел, глядя, как на кочку из воды пытается выбраться ярко-зеленая лягушка.

Ничего особенного, но мне почему-то было удивительно хорошо и свободно. А главное, безопасно. Совершенно. Как никогда не чувствуется здесь, у нас.

Ощущение. Совсем другое.

Сон длился необыкновенно долго, так что я засомневался, сон ли? Река катилась, солнце висело, не собираясь взбираться дальше, лягушка с усердием заводного механизма карабкалась на берег, упрямая. На меня похожа этим упрямством, я вот тоже карабкаюсь, карабкаюсь, а меня все в воду и в воду, а я все равно.

И не просыпался.

В какой-то момент я подумал, что умер. Что это вот оно и есть, царствие небесное, лягушка, вода, рыбаки, песок и туман.

И не просыпался. Хотелось искупаться, но я не спешил, вода парила, теплая наверняка, но мне хотелось, чтобы солнце разогрелось получше. Только солнце не двигалось, прилипло к небу, наверное, так и полагалось.

Сон длился. Лягушка выбралась-таки на побережье, уцепилась за соломинку и стала жевать ее, посредством этого пережевывания поднималась вверх. Необыкновенно, никогда не подозревал в лягушках такого разума. И такого упорства. Лягушка поднималась, все ближе и ближе, затем она прыгнула и вцепилась мне в ногу. Я ожидал, что будет больно, но случилось не так. Лягушка повисла на пальцах, и это было приятно.

Прохладно.

В коридоре зазвонил будильник. Видимо, Егор потерял, когда его волокли китайцы. Часы старались долго, постепенно затихая, затем выдохлись вовсе, но по коридорам еще некоторое время бродило усталое эхо, а сон не отпускал меня долго. И я не хотел его отпускать. Не хотел возвращаться домой.

Открыл глаза. В них продолжало светить солнце. Я ослеп и не собирался вылезать из ванны. Сдохнуть здесь не самое худшее, что может случиться. Хотя Курок не одобрил бы, сказал бы, что в этом нет ничего героического. В ванне. В куртке, снятой со скелета. Вот тебе и Беовульф.

А ладно.

Некоторое время я лежал просто так, прислушиваясь к ощущениям. Ощущения были скучные, хорошо хоть нога не болела. Или болела, да я не чуял. Решил лежать просто, на боку, а потом на спине, а потом снова на боку, на каждой части тела. Непривычно. Вот просто так лежать, в безделье, в праздности. Хорошо, но очень, очень непривычно. Решил проверить карманы.

В правом внутреннем кармане оказались ключи, много, целая связка. В левом кармане нашелся непонятный предмет, походивший на кожаную книжку, внутри пластиковые квадраты непонятного назначения, я почистил с помощью их ногти. На ощупь.

В нижнем левом кармане обнаружилась плоская серебристая коробочка, я нащупал кнопку сбоку, нажал. Коробочка отворилась с музыкальным звуком. Внутри оказались палочки. Три штуки рассыпались в прах, четвертая оказалась целой. Это были папиросы, я догадался. Кроме того, в кармане оказалась короткая втулка, я нажал на днище. Втулка пшикнула, как раздавленная змея. Зажигалка. Я нажал еще, чиркнуло огниво. Огонек загорелся. Я сунул папиросу в зубы, поджег. Ничего не происходило. Втянул воздух.

В горло, в нос, в легкие ударил горький, тяжелый дым, из глаз брызнули слезы, я задохнулся и закашлялся, и тут же голова закружилась и поплыла. Я выпустил дым и тут же вдохнул еще. Дым был горячий и пьяный, я втянул еще. Второй вдох колыхнул подо мной ванну, я задержал дым изнутри и выдохнул его уже остывшим.

Я курил. Гомер всегда говорил, что курение – грех, кроме того, оно выпивает из человека силы и образует внутри черный наждак. Курение праведникам противопоказано. Но я курил. Минуты через три меня затошнило, причем сильно. В горле запершило, виски сдавило, сердце запрыгало, я отбросил папиросу.

Понятно. Все понятно. Праведники не курят. Правильно и делают. В этом есть смысл. Ничего, кроме тошноты.

Выкинул и коробочку, зажигалку оставил.

Остался нижний правый карман.

В нем лежал пистолет. Сначала я подумал, что игрушечный – слишком маленький, слишком легкий и слишком пластмассовый. Подумал, что подарок, – раньше люди часто дарили своим детям ненастоящее оружие. Зачем-то. Направил пистолет в потолок, нажал на крючок.

Оружие неожиданно выстрелило. Несерьезный хлопок, пуля чирикнула по потолку. Зачем такое? Калибр крошечный, останавливающего эффекта никакого. Пули отравленные?