Я же вернулся в свою теплую, уютную гостиную и допил вино, размышляя о странном посетителе. И чем больше я думал о нем, тем удивительнее представлялось мне происшедшее. Почему, например, Гидеон не обратился ко мне сразу, когда увидел меня у Сотсбис? Говорит, что каталогизация тетушкиных книг совсем не к спеху, а сам счел необходимым повидать меня сегодня ночью, словно речь шла о неотложном деле. Он ведь мог просто написать мне? Или он посчитал, что воздействие его личности вернее поможет добиться моего согласия?

Он произвел на меня двойственное впечатление. Как я уже сказал, пока лицо его оставалось бесстрастным, глаза смотрели так испытующе и пристально, что мне делалось не по себе и я даже ощущал некоторую антипатию. Но стоило ему улыбнуться, как и глаза его словно смеялись, и я невольно оказывался во власти очарования его низкого мелодичного голоса. Да, необычный человек… И я решил попытаться побольше узнать о нем до того, как поеду во Францию. Решил — и спустился на кухню следом за проголодавшимся Нептуном приготовить поздний ужин.

Несколько дней спустя мне встретился на торгах мой старый друг Эдвард Мэлинджер. Между делом я небрежно осведомился, известно ли ему что-нибудь о Гидеоне. Эдвард внимательно посмотрел на меня поверх очков.

— Гидеон де Тейдре Вильрэй? Ты говоришь о графе… племяннике старика маркиза де Тейдре Вильрэя?

— Он не назвался графом, но полагаю, что это именно он, — ответил я. — Тебе что-нибудь о нем известно?

— Когда закончатся эти торги, пойдем выпьем по стаканчику и я кое-что расскажу тебе, — предложил Эдвард. — Очень странное семейство… во всяком случае, старик маркиз — человек весьма эксцентричный.

После торгов мы зашли в пивную, и за кружкой пива Эдвард поведал то, что ему было известно о Гидеоне. Оказалось, что много лет назад маркиз де Тейдре Вильрэй пригласил Эдварда приехать во Францию (как теперь пригласил меня Гидеон), чтобы каталогизировать и оценить его обширную библиотеку. Эдвард согласился и отправился в имение маркиза в Горж дю Тарне.

— Тебе знаком этот район Франции? — спросил Эдвард.

— Я вообще никогда не бывал в этой стране, — признался я.

— Так вот, это глухой край. Имение находится в самом Горже, в уединенной, дикой, сильно пересеченной местности. Высокие скалы, глубокие мрачные ущелья, водопады, бурные потоки — что-то вроде преисподней, какой Доре изобразил ее в своих рисунках к «Божественной комедии» Данте.

Эдвард остановился, глотнул пива, закурил сигару. Завершив эту процедуру, продолжал:

— В имении, кроме прислуги (всего из трех человек — маловато для такого обширного хозяйства), я застал дядюшку и его племянника, того самого, насколько я понимаю, что навестил тебя на днях. Скажу без обиняков — дядюшка произвел на меня весьма неприятное впечатление. У этого восьмидесятипятилетнего старика было злое, хитрое лицо и льстивые манеры, которые сам он явно считал очаровательными. Племяннику было лет четырнадцать; на бледном лице выделялись огромные черные глаза. Он был умен не по возрасту, однако меня обеспокоило то, что, как мне показалось, им владеет тайный страх — страх перед собственным дядюшкой.

В первый день моего пребывания там я, утомленный долгим путешествием, лег спать рано, вскоре после скудного и скверно приготовленного по французским меркам обеда. Старик и мальчик остались в столовой. Так совпало, что она помещалась как раз под моей спальней, и хотя я не различал отдельных слов, было очевидно, что дядюшка настойчиво уговаривает племянника сделать что-то, против чего тот страстно возражает. Спор затянулся, голос дядюшки звучал все громче и сердитее. Внезапно послышался стук отодвигаемого стула, и мальчик крикнул, да-да, крикнул по-французски старику: «О нет, я не желаю жертвовать собой, чтобы ты мог жить… Я ненавижу тебя!» Я хорошо расслышал каждое слово, и меня поразило, что такое мог сказать юный племянник. Потом скрипнула и со стуком захлопнулась дверь столовой, мальчик взбежал вверх по лестнице, и хлопнула другая дверь, видимо, в его спальне. Вскоре и дядюшка встал из-за стола и начал подниматься наверх. Ошибиться было невозможно — он сильно приволакивал кривую ногу, и это придавало характерный звук его походке. Старик поднимался не торопясь, и заверяю тебя, дорогой Питер, у меня волосы поднялись дыбом, столько зла было в этом неторопливом шествии вверх по ступенькам. Он проследовал к спальне мальчика, открыл дверь, вошел. Окликнул племянника два-три раза — мягко, вкрадчиво, однако за этой мягкостью угадывалась страшная угроза. Потом старик произнес какую-то фразу, закрыл дверь и захромал дальше по коридору — очевидно, в свою спальню.

Я выглянул в коридор. Из комнаты племянника доносился приглушенный плач, как будто мальчик лежал, укрывшись с головой. Плач продолжался, и я был сильно встревожен. Хотелось пойти к мальчику, успокоить его, но я опасался, что мое вторжение смутит его. Да и не мое это было дело, строго говоря. Все же мне было не по себе. Казалось, Питер, вся атмосфера дома пропитана чем-то ужасным. Ты знаешь, я несуеверен, однако я долго не мог уснуть, все думал, каково-то мне будет выдерживать эту атмосферу две-три недели, пока не будет завершена работа. К счастью, судьба была милостива ко мне: на другой день пришла телеграмма, в которой сообщалось, что моя сестра серьезно заболела, и у меня появился вполне легитимный повод просить маркиза расторгнуть наш контракт. Естественно, ему это не понравилось, но в конце концов он неохотно согласился.

В ожидании двуколки, которая должна была отвезти меня на станцию, я бегло осмотрел часть книг. Обширная библиотека занимала не одну комнату, но основное собрание было сосредоточено в так называемой «Длинной галерее», помещении, способном украсить имения наших английских аристократов. Книжные полки чередовались с огромными зеркалами, да и весь дом был полон зеркал, я в жизни не видел их в таком количестве. У маркиза и впрямь была редкая, ценная коллекция книг, в том числе посвященных одному из твоих, Питер, любимых предметов — оккультизму. Я успел приметить интереснейшие древнееврейские рукописи о ведовстве, оригинальное издание «Открытия ведьм» Мэтью Гопкинса, великолепный экземпляр «Чудес природы» Ди. Но тут прибыла двуколка, я простился с хозяином и уехал. Честное слово, дружище, никогда еще отъезд из чьего-то дома не доставлял мне такой радости. Не сомневаюсь, что он занимался черной магией и пытался привлечь к нехорошим делам славного мальчугана. Впрочем, сам понимаешь, у меня нет никаких доказательств, а потому не буду настаивать на своей догадке. Полагаю, старый маркиз уже мертв, если же нет, то ему должно быть за девяносто. Что до мальчика, то от друзей в Париже я слышал впоследствии, что его личная жизнь не сложилась, поговаривали о связях с женщинами определенного сорта, но это все слухи, к тому же тебе известно, дружище, у иностранцев понятия морали иные, чем у англичан. Здесь, как и во многом другом, мы, слава Богу, отличаемся от остального мира.